Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу. Питер Финн
она забеременела в конце лета, когда пара воссоединилась после долгого разрыва. Пастернак писал об этом воссоединении в стихотворении «Осень»:
Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.
(Ахматова ругала эти любовные стихи: «Про халат с кистями[238]… как она падает в объятья… про Ольгу. И как ложатся в роще… Терпеть не могу. В 60 лет не следует об этом писать».)
Наконец Ивинской велели подготовиться к встрече с Пастернаком. У нее все внутри похолодело, и вместе с тем ее охватила необычайная радость. Она не сомневалась, что увидит арестованного Бориса – наверное, униженного и измученного. Однако ей казалось, что будет большим счастьем, если она его обнимет, найдет в себе силы сказать какие-то нежные ободряющие слова.
Ивинскую усадили в темный «воронок» и повезли в другую, загородную тюрьму. Ее привели в подвал, где в полутемноте втолкнули в металлическую дверь, которая с лязгом захлопнулась за ней. Там почти ничего не было видно. Пахло как-то странно. Под ее ногами был известковый пол с лужами воды. Когда глаза Ивинской привыкли к полумраку, она увидела покрытые цинком столы, и на них – укрытые кусками серого брезента чьи-то неподвижные тела. «Специфически сладкий запах морга. Трупы… Один из них, значит, и есть мой любимый?»
Ивинскую какое-то время продержали взаперти в тюремном морге, но попытка запугать ее или довести до отчаяния не удалась. «И, как ни странно… вдруг прониклась полным спокойствием. Почему-то, как будто Бог мне внушил, я поняла, что все это – страшная инсценировка, что Бори здесь не может быть».
Дрожащую от холода и сырости после морга, ее повели назад к следователю.
«Простите, пожалуйста, мы перепутали, и вас отвели совсем не в то помещение, – сказал Семенов. – Это вина конвоиров. А сейчас приготовьтесь, вас ждут».
Ивинскую ждала очная ставка с человеком, которому велели, скорее всего после пыток, дать показания о ее измене. Человека, которого ввели в комнату, она знала как Сергея Никифорова; он был учителем английского языка у ее дочери Ирины. Никифорова арестовали незадолго до Ивинской. Пожилой, благообразный Никифоров неузнаваемо переменился: оброс щетиной, брюки расстегнуты, ботинки без шнурков.
«Вы подтверждаете вчерашние показания о том, что были свидетелем антисоветских разговоров между Пастернаком и Ивинской?» – спросил следователь.
«Да, подтверждаю, был свидетелем», – с готовностью ответил Никифоров.
Ивинская начала возражать, но ей велели молчать.
«А вот вы рассказывали, что Ивинская делилась с вами планами побега за границу вместе с Пастернаком и они подговаривали летчика, чтобы он их перевез на самолете, вы подтверждаете это?»
«Да, это было», – ответил Никифоров.
«Как вам не стыдно, Сергей Николаевич?» – не выдержала Ивинская.
«Но ведь вы же сами все это подтвердили, Ольга Всеволодовна», – ответил тот.
Тогда