Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу. Питер Финн
target="_blank" rel="nofollow" href="#n_213" type="note">[213] был безутешен. Адриан умер в апреле 1945 года от туберкулезного менингита, заразившись от своего соседа в санатории. Мать все время была с ним. После смерти тело четыре дня держали в морге. Когда Зинаида снова увидела его, тело забальзамировали. Она прижала к себе голову Адриана и пришла в ужас: голова стала легкой, «легче спичечной коробки»[214]. У него извлекли мозг. Зинаиду постоянно преследовало чувство, что она не уберегла сына. В первые дни после смерти Адриана ей хотелось покончить с собой, и Пастернак не отходил от нее, выполнял домашние дела вместе с ней, чтобы отвлечь и утешить ее. Прах Адриана похоронили в переделкинском саду. Зинаида признавалась, что в те дни «забросила Борю» и начала быстро стариться. Близкие отношения казались ей «кощунственными»; она признавалась, что не всегда «могла выполнять обязанности жены»[215].
В октябре 1946 года, когда зима заявила о себе метелью, Пастернак вошел в похожую на пещеру приемную «Нового мира». Раньше там была бальная зала, где однажды танцевал Пушкин. Теперь помещение было выкрашено в темно-красный – парадный советский цвет. Направляясь по коридору в комнату, где сидели младшие редакторы, Пастернак встретил двух женщин, шедших на обед. Старшая, с которой он был знаком, протянула ему руку для поцелуя и сказала:
– Я, Борис Леонидович, сейчас познакомлю вас с одной из горячих ваших поклонниц[216].
Почитательницей оказалась Ольга Ивинская, блондинка в старой беличьей шубе; она служила редактором в «Новом мире». Она была моложе Пастернака на двадцать с лишним лет. Позже она послужила прототипом Лары в «Докторе Живаго». Хорошенькая, чувственная и раскрепощенная, несмотря на ханжеские нравы того времени, 34-летняя Ивинская немедленно почувствовала на себе его взгляд – «такой требовательный, такой оценивающий, такой мужской взгляд, что ошибиться было невозможно». Поклонившись и взяв Ивинскую за руку, Пастернак спросил, какие из его книг у нее есть. Только одна, призналась Ивинская. Пастернак обещал достать ей другие.
«Как это интересно, что у меня еще остались поклонницы», – добавил он.
На следующий день на письменном столе Ивинской лежало пять его книг.
Незадолго до того Ивинская побывала на вечере Пастернака в библиотеке Исторического музея, где он читал свои переводы. Тогда она в первый раз увидела его вблизи и описала его как «стройного, удивительно моложавого человека с глухим и низким голосом, с крепкой молодой шеей… Он разговаривал с залом, как с личным своим собеседником, и читал так, как читают себе или близкому другу». Когда Ивинская за полночь вернулась домой, то ответила сердитой матери, которой пришлось открывать ей дверь: «Я сейчас с Богом разговаривала, оставь меня!»
Пастернак, как обычно, самоуничижительно относился к своим чарам и называл «немногих женщин, у которых был со мной роман»[217] «великодушными мученицами, настолько я невыносим и неинтересен «как человек». Он обожал и идеализировал женщин, а себя называл навеки ошеломленным и одурманенным их красотой.
Зинаида Пастернак. Воспоминания // Борис Пастернак. Второе рождение, 330.
Там же, 340.
Если не указан другой источник, описание знакомства Пастернака и Ивинской и их последующего романа, а также их диалоги взяты из мемуаров Ивинской «В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком».
Борис Пастернак. Письмо Нине Табидзе, 30 сентября 1953 // Boris Pasternak, Letters to Georgian Friends, 154.