Книга слов. Неизданные стихи и странности. Борис Гребенщиков

      В детстве я был сложный

      И всегда хотел конфету;

      После упростился

      И пошёл бродить по свету.

      Прошло много лет.

      Я стал сияющий лев;

      Я гуляю как корова

      По берегам lac de Geneve.

      Я на время спустился

      С Гималай и Кордильер.

      Моё почтение, Кальвин!

      Здравствуй, Грюйер!

      Чувствуется наступление весны.

      Ещё немного, и мне тоже начнут сниться сны.

      Во сне я как есть, но значительно малохольней.

      И прячусь, как граф Монте-Кристо

      под сельской колокольней.

      В моё подвальное окошко заглядывает кура,

      А я перевожу упанишады слогом Тупака Шакура.

      В самый разгар упоительной работы

      По булыжникам двора стучат колготки и боты.

      Стук в люк. Тушу свечу и кидаюсь в подпол —

      Пришла инквизиция, моссад и интерпол.

      Я, может быть, могущественнее Гаруна-аль-Рашида,

      Я впитал с молоком матери кодекс Бушидо,

      Я знаю относительность понятия «свобода»,

      Но ползу как улитка вдоль подземного хода;

      Потому что, если не я, то разве эти гады

      Смогут прилично перевести упанишады?

      Проходит сто лет. Я просыпаюсь в саркофаге,

      А вокруг меня бродят сплошные копрофаги.

      За эти сто лет я едва ли стал моложе;

      Лежание в саркофаге плохо сказывается на коже.

      Я догадываюсь – я недоволен судьбой;

      Я бесстрашно вызываю копрофагов на бой,

      Но они поднимают нечеловеческий гам

      И перезрелыми яблоками со стуком

      валятся к ногам;

      Оказывается, их привёл сюда

      Божественный Гусь;

      Оказывается, они сто лет ждали,

      пока я проснусь,

      Потому что я лично знаю Гию Канчели

      И могу разрешить им играть на виолончели.

      Я подписываю эдикт на серебряном блюде.

      Копрофаги! Вы же, в сущности,

      замечательные люди!

      Раскрывается потолок. Средь ощерившейся тьмы

      Раздаётся крик: «Mon ami! Это мы!»

      И, едва не задев винтом дирижабля древних стен,

      Спускаются мои друзья Вашерон и Константен,

      Одемар Пиге, переодетый сельским пастором,

      И Роже Дюбуи с полупрозрачным

      геттобластером;

      И в кислотном маскхалате, как удолбанный талиб,

      С Bloody Mary в руке, мой кузен – Патек Филипп.

      Копрофаги подносят нам соли и хлеба,

      И мы взмываем стрелой в женевское небо.

      Я просыпаюсь от этого сна, как от поцелуя.

      Аллилуйя!

      Новый Век!

      Кто не спрятался – я не виноват.

      Над поверхностью воды лишь

      Кайлас да Монсальват.

      Остальные существуют в подводном мире,

      И на каждой их ноге стопудовые гири;

      И каждый говорит: «Я такой молодой,

      Что мне не обременительно оставаться под водой,

      И неважно,