А гоеше маме. Александр Фрост
принимать у себя представителей армии, освободившей нас от большевистской заразы. А вы, как я понимаю, из сочувствующих бывшей власти будете, – штатский холодно улыбнулся. – А ведь за это в гестапо по головке не погладят.
– Никому я не сочувствую, а вам если зачесть, то и селите у себя…
– Ну что ж, раз по-хорошему не понимаешь, я тебе по-другому объясню, – холодно перебил Надежду незваный гость. – По законам военного времени за отказ от содействия оккупационным войскам я тебя, курва, лично прямо сейчас из дома выселю, а чтобы было тебе где ночевать, в тюрьму посажу. Ясно?
Человек в костюме больше не улыбался, смотрел волком, и Надежда поняла, что все, что он сказал, он исполнит.
– Когда гостей ожидать-то? – пошла на попятную Надя и даже попыталась улыбнуться.
– Вот так-то оно лучше, – ухмыльнулся штатский. – А гостей жди на днях, и чтоб чистота и порядок были такие же, как сегодня.
– Из староверов она, у них завсегда чисто, – кивнул на икону один из сопровождающих полицейских, но, встретив злой взгляд штатского, осекся и виновато опустил голову.
– Значит, так. Это будет твоя комната, а вот эту постоялец займет. Белье чистое постели и шифоньер освободи, чтобы он свои вещи мог сложить. Ну а об остальном – это он уже тебе сам скажет. И упаси тебя бог от того, чтобы немецкий офицер хоть на что-нибудь пожаловался. Поняла?
– Поняла, – не задавая лишних вопросов, кивнула Надежда, желая побыстрей избавиться от непрошеных гостей.
– Ну вот и хорошо, милочка, до свидания.
Выпроводив штатского и полицаев, Надежда накинула платок и побежала поделиться горем с подругой Муськой, но у Муськи было свое горе. Очередной приказ предписывал всем евреям до конца месяца переселиться в гетто – специально отведенное для них место в предмостных укреплениях за рекой. Там когда-то казармы и конюшни гарнизонного кавалерийского полка были. Место нежилое, да ничего не попишешь: не пойдешь – расстреляют. Уходили через неделю: решили, зачем ждать до последнего дня, может, потом и мест не будет. Присели на дорожку, поплакали. Сема мрачный, как не от мира сего, весь в себя ушел, молчит, Муська у подруги на плече рыдает, а Фира, когда прощались, обняла Надю и говорит:
– Хорошая ты девка, Надька. Дай бог тебе здоровья и счастья в жизни. Про нас помни, не забывай, может, кто спасется из наших – так расскажешь, как было. Чует мое сердце, не вернемся мы оттуда…
Пришла Надежда домой зареванная, глаза опухшие. Не успела платок с головы снять, как стук в дверь раздался. Прежде чем открыть, выглянула в окно – машина стоит прямо напротив ворот. Екнуло сердце: поняла, что к ней. В дом зашли трое: лет тридцати пяти офицер, подтянутый, стройный, за ним солдат с двумя большими чемоданами и тот штатский, что в первый раз приходил. Как оказалось, он работал простым переводчиком при комендатуре.
– Добрый день, фрейлейн. Оберштабсартц