У истока дней. Иван Бунин
позволит ему проводить свои вечера в его семействе», рассказал, с какими приключениями он будто бы добрался до станции, опять свел разговор на женщин, но уже в более легком, остроумном тоне, и т. д. и т. д.
Павел Петрович более всего хлопотал о закуске и выпивке и, подвыпивши, стал петь, принимая мужественные, удалые позы и стараясь своим громадным, необработанным баритоном заставить звенеть стекла. Сергей Сергеич подпевал тоже баритоном, только сдержанным, грациозно облокотившись на спинку стула и играя часовой цепочкой.
Я распрощался и ушел спать.
Часа в три ночи я услышал, что меня будят.
– Слушай! Встань-ка! – бормотал кто-то, дергая меня за плечо. Я чиркнул спичкой и увидел Павла Петровича.
– Хочешь выпить? – спрашивал он торопливо.
Я только мог расхохотаться. Павел Петрович пробормотал: «Ну, черт с тобой!» – и, закурив папиросу, лег около меня. Помолчав, он, наконец, выговорил угрюмо:
– Однако я эту дохлую личность за хвост да на солнце! Ей-богу! Опомниться даже не успеет.
– Кого? – спросил я.
– Контролеришку…
Я хотел было расспросить, в чем дело, но сон одолел любопытство.
VII
Проснулся я рано и, намереваясь уехать поскорее домой, на свой хутор, сейчас же начал одеваться.
Отворив окно, я невольно прикрыл глаза от яркого света. Солнце стояло еще низко, но блестело ослепительно. В аллеях насквозь сверкали полуобнаженные золотые липы. Утро было светлое, но холодное; на балконе, на перилах и в саду, на песчаных дорожках и опавших черных листьях, еще лежала белая как снег роса; над прудом, под садом, расстилался густой матовый туман…
Вдруг около меня, как гром, грянул выстрел. Я, как обожженный, отскочил от окна и заорал во все горло:
– Да кто же это?
В ответ на это около окна раздался громкий хохот.
Я выглянул из окна и рядом, в другом окне, увидал Павла Петровича. Он сидел на подоконнике и на коленях держал дымящееся ружье.
– Что, брат, здорово струсил? – закричал он и прибавил потише: – Это я пробуждаю господина питейного чиновника.
– Черт знает что ты делаешь, – пробормотал я недовольно. – Ни свет ни заря – палит из окон!
После чая я стал просить Павла Петровича дать мне лошадь.
– Ты ехать хочешь? – спросил он.
– Да, нужно.
– Ну что же? Я тебя не держу.
– Так лошадь-то дашь?
– Лошадь? Лошадей, брат, я не держу.
Я стал упрашивать:
– Полно шутить, Павел Петрович!
– Да, ей-богу же, у меня нету.
– Ну так я найму, – заявил я наконец.
Павел Петрович пожал плечами.
– Изволь, нанимай! Но как только твой извозчик на двор, я велю принять его в кнуты.
Я давно знал такую манеру гостеприимства Павла Петровича: он ее заимствовал у прежних помещиков, думая, что помещик должен быть гостеприимным именно в таком роде. Пришлось самому сходить в конюшню, попросить кучера оседлать лошадь и тайком уехать.
Однако