Скандальное красное платье. Элизабет Бойл
счастью.
– Сейчас наш шанс, моя маленькая Цирцея, – сказал он.
Дэшуэлл перевернул девушку и, к своему ужасу, понял причину ее молчания – ее пустые глаза смотрели в небесную пустоту.
О господи, нет. Нет!
– Капитан, надо уходить, – окликнули его с баркаса.
– Держитесь там, – крикнул он в ответ, оглядывая берег в поисках тех, кто поможет ему.
Поможет ей.
Темпл несся к нему по песку.
– Черт побери, Дэшуэлл, что ты наделал?
– Я пытался спасти ее, – прошептал он, глядя в пустые глаза Пиппин, еще недавно полные жизни и невинности.
– Ты убил ее, вот что ты сделал! – Темпл отпихнул его к воде. – Она погибла из-за тебя.
На борту «Эллис Энн» Ла-Манш, 1837 год
Капитан Томас Дэшуэлл проснулся в испарине и с пересохшим ртом.
Ему потребовалась минута, чтобы убраться с того далекого берега, стряхнуть наваждение, которое часто наваливалось на него по ночам, и вспомнить, где он находится.
На своем судне. В море. Далеко от той ночи. Далеко от нее.
Повернувшись, Дэш потянулся к бутылке, которая всегда была под рукой; вытащив зубами пробку, выплюнул ее и стал пить.
«Ты убил ее, вот что ты сделал… Она погибла из-за тебя».
Эти слова заставили Дэша вздрогнуть на влажных простынях, и он сделал еще глоток, чтобы подавить дрожь, сбросить леденящий кошмар, прогнать ложь этих видений. «Ложь, – говорил он себе, пока огненная жидкость текла ему в горло, – ложь, что бренди притупляет боль».
Если во всем этом было хоть что-то правдой, так это то, что Дэш не убил ее в ту ночь. В Пиппин даже не стреляли. Она в ту ночь убежала с берега, выросла и стала чарующим видением, которое обещал расцвет ее юности.
Насколько Дэш знал, она еще жива. И обитает в своем надменном благородном мире, совсем недалеко отсюда, в Лондоне.
Если кто-то и умер той ночью, так это он. Пиппин убила его, вырвала его сердце из груди, оставив его все эти годы плыть по течению и притуплять боль бутылкой бренди.
Дэш выпил еще, лелея рану, которая больше двадцати лет терзала его. Он пытался забыть ту девушку, забыть, что она сделала с ним.
Глава 2
Лондон, 1837 год
Спор в гостиной, находящейся этажом ниже, здесь прекрасно слышен. Не то чтобы леди Госсетт подслушивала разговор детей – его просто невозможно не услышать, так громко они обсуждали ее будущее.
Как будто она внезапно стала ребенком, нуждающимся в опеке.
Вздохнув, леди Госсетт поднялась с кровати, где доктор рекомендовал ей оставаться до конца дня. «Или несколько дней», – сказал он, похлопав ее по руке, будто она нуждалась в утешении.
Что ей нужно, так это вернуться в порт. Сколько времени прошло? Два, может быть, три часа с тех пор, как она упала без чувств. Возможно, его еще можно найти…
Леди Госсетт подошла к окну, голоса стали четче, но она слушала вполуха и, чуть раздвинув кружевные занавески, смотрела в парк в центре Гросвенор-сквер.
– Что-то надо делать, – приказным тоном объявил новоиспеченный