Охотник. Тана Френч
запад озаряется золотом. Тревожится, что она свалится в канаву и поранится, или сойдет с тропы и ее затянет в болото, или нарвется на кого-то из той россыпи одиночек, что живут высоко в горах, о ком судачат, что они полудикие. Трей все это не беспокоит. Она провела на горе всю жизнь, а это значит, что ее тело знает гору эту лучше, чем даже ум, малейшей неожиданной перемены в ощущениях от почвы под ногами или от ее уклона хватит, чтобы предупредить Трей о неладном. Мужчины с гор знают ее с младенчества и иногда дают ей фунт-другой, чтоб купила им того-сего у Норин в лавке или отнесла немного яиц или бутылку потина соседу в миле-двух выше по дороге. Трей подумывает примкнуть к ним, когда вырастет.
Она провела последние несколько часов на горном склоне, дожидаясь, когда отец более-менее наверняка уляжется или уйдет в деревню в паб “Шон Ог”[7]. Трей хорошо умеет ждать. Сидит, опершись спиной о каменную изгородь, в тени ее, чешет Банджо за ушами. У нее есть карманный фонарик, но ей нравится и незримость, и ощущение власти, какие возникают, когда она им не пользуется. Ночь все равно достаточно светлая – в небе полно звезд, а еще большой, близкий месяц; вниз по шершавым вересковым и осоковым склонам видно вплоть до самых полей, выбеленных лунным светом и бесформенных от теней, что отбрасывают изгороди и деревья. Здесь в воздухе витает тонкий раздерганный ветерок, но Лена одолжила Трей свою худи – слишком просторную и пахнущую тем же стиральным порошком, что и простыни. По временам с болота или от деревьев доносится резкий, потаенный хруст, но эти шумы Трей тоже не тревожат. Она сидит неподвижно и смотрит, не появится ли заяц или лиса, но какие бы звери там ни возились, они чуют Банджо и держатся подальше. Несколько раз, до того, как у нее завелся Банджо, она видела, как зайцы танцуют.
Когда свет в фермерских домах внизу, мерцая, гаснет, Трей идет домой. Передняя часть дома темна, но сзади струится дымка желтого света: кто-то все еще не спит. Трей толкает калитку, Банджо напрягается и тихо предупреждающе взлаивает. Трей замирает, готовая бежать.
– Придержи собак, – произносит голос неподалеку, легкий и веселый. – Я безвредный.
Тень отлепляется от древесного ствола и лениво двигается к Трей.
– Ты глянь, какая ночь, – говорит отец. – Роскошь, да и только, а?
– Мамка знает, где я была, – говорит Трей.
– Знаю, а то. Сказала, ты у Лены Дунн старую кровать вощила. Молодец, что помогаешь ей. – Джонни глубоко вздыхает, чуть улыбается вверх звездам. – Ты понюхай этот воздух. Бог мой, ничего не найти во всем Лондоне, что сравнилось бы с этим запахом.
– Ну, – говорит Трей, кому воздух пахнет тем же, чем и всегда. Направляется к дому.
– Ай, иди сюда, – зовет отец ей в спину. – Не упускать же такую ночь. Побудем тут чуток. Аланна все не засыпает – перевозбудилась вроде как. Пусть мамка твоя ее укладывает спокойно. – Он движением головы подзывает Трей к себе, а сам устраивается поудобнее, уложив руки на запертые металлические ворота. Отец Трей