Девять писем для Софии. Ксения Шаманова
А между тем я продолжаю сидеть в этой маленькой комнатке, похожей на клетку, на неудобном стуле и считать количество морщин на высохшем лице своей бабушки.
– Признаю, я кругом виновата, – она развела руками. – Но какой смысл ворошить прошлое? И эта твоя книга… «Королева стихии», кажется, так? На самом деле я не приняла это её увлечение. Наверное, именно тогда наши пути и разошлись… Она стала неуправляемой.
Я заметила, что бабушка избегала называть маму по имени, а, когда речь заходила о мюзиклах, её лицо ещё сильнее бледнело. Думаю, и у самой Дины Генриховны тоже когда-то была мечта, едва ли связанная с работой в швейной мастерской. Я, конечно, не берусь судить, но, по-моему, в её нынешнем существовании мало поэзии. Хотя, кто знает, нужна ли она вообще таким людям?
Когда мама начала заниматься мюзиклами, у неё участились панические атаки. Порой дело доходило до тяжёлых нервных срывов, и Дина Генриховна совершенно серьёзно задумывалась о том, чтобы отдать дочь на лечение в психиатрическую больницу. Но она не успела договориться с лечащим врачом – юная актриса ушла из дома. По её словам, припадки прекратились, поэтому она попросила родителей больше о ней не волноваться. Первое время дочь звонила домой, а потом и совсем перестала, только как-то раз отправила билеты на мюзикл, но родители всё равно не пошли.
– Мы развелись с мужем почти сразу после того, как она ушла. Он не мог простить мне этого поступка… Он любил свою дочь. Он действительно любил её… Быть может, даже больше, чем мою Софочку, – она достала носовой платок и шумно высморкалась. Я вообразила, что мне предстоит увидеть её слёзы, но это оказалось ошибкой – глаза Дины Генриховны всё ещё оставались сухими. Кто знает, могут ли такие люди, как она, позволить себе проявить слабость? Способны ли они выбраться из удобного футляра, в который так старательно припрятали выпачканную чёрной кровью совесть?
– Почему вы обвиняете в случившемся мою маму? – с неожиданной резкостью спросила я. – Разве она этого хотела? Ей тоже было тяжело!
Мне хотелось ударить по столу, сломать швейную машину, громко закричать, только бы разрушить напускное спокойствие этой женщины, которая возненавидела собственную дочь.
– А что мне остаётся делать? – серые глаза блеснули – вот-вот и она сорвётся, приподнимет занавес с обманщицы-души. Но нет, снова ложное предчувствие: бабушка облизывает губы, берёт в руки моток ниток и продолжает говорить абсолютно бесцветным тоном:
– Тот мальчишка… Перунов… Много невинных душ загубил. Мать его ко мне приходила, извинялась. Я её ударила и прогнала. Так она даже лицо не закрыла, чтобы защититься… А какое чудовище она породила!
– Вот именно, – перебила её я, заметно волнуясь. – Она породила чудовище, но при этом не отказалась от него! А вы… вы… хотели сделать чудовище из своей дочери! И вы бросили её именно тогда, когда она больше всего на свете нуждалась в вашей любви.
Дина Генриховна сделала вид, что не