Все на продажу. Юрий Жук
кресла, – буквально, перед твоим приходом, – с нажимом, и по слогам, произнес он, – об этом думал. Ну, ведьма. Право слово, ведьма. Недаром, про тебя говорят, будто, что угодно наворожить можешь. – Попробовал перевести все в шутку. Протянул руку и слегка ущипнул ее за бок. – Может, и мне поворожишь? – И вновь, глянул на нее теперь уже не соколом, орлом. Валюша, от неожиданности, вздрогнула, но игры не приняла.
– Тебе не буду. – Серьезно произнесла она. – Да и незачем. Тебе и без меня наворожат.
– Это ты про что? – Не понял Кавалеров.
– Не про что, а про кого.
– Ну, про кого? – Поправился он, еще ничего не подозревая.
– А-то сам не знаешь. – И, повернув лицо в его сторону, поманила пальцем. Кавалеров, хоть и с трудом, однако, наклонился к ней. Валюша, глядя прямо в глаза, произнесла с придыханием, понизив, и без того низкий голос, почти до баса.
– Ты за бойлерной давно не был?
– Давно… – И тут же поперхнулся. Поспешно прикрыл рот рукой. – А ты откуда…? Ты про что? Причем тут бойлерная? – Смешался он.
– Э, милай. – Валюша ласково погладила его по плечу. – Я все про тебя знаю. Даже то, что ты забыл. Сам ведь, только что меня ведьмой назвал. Чего ж удивляешься?
– Действительно, чему я удивляюсь. – Попытался прийти в себя Степан Михайлович. – Так, что ты там, про бойлерную? – Спросил он бодро и попробовал вновь пошутить, ущипнул за то же место.
– Не шути, Степушка, не надо. Такими вещами, грех шутить. Не всем на веку, ой как не всем, выпадает подобный случай. Тебе вот, повезло. Выпал. А многие и не подозревают, что может случиться такое, в жизни. Дух театра, он ведь не каждому открывается. Тебе открылся. Ты цени это.
– Чего ты мелишь? – Степан Михайлович совсем растерялся и сник. – О каком везенье говоришь. – Замолчал. Глянул на нее, полными слез глазами, – Э-э-х, Валюша. Знала бы ты… – Слезы обильно покатились по обвисшим щекам. И заплакал Кавалеров, уткнувшись мокрым носом в Валюшину необъятную грудь. Заплакал огромными слезами. Заплакал, как плачут дети, когда их незаслуженно обидят взрослые, и когда у них нет никакой возможности рассказать о той несправедливости, что сотворили с ними, как только выразить свой протест через горькие слезы. А что еще остается?
Теперь уже Валюша растерялась.
– Ну, будет тебе, будет. – Она коснулась губами его лысины. Думала успокоить. От этой немудреной ласки Степан Михайлович разревелся, еще пуще. Со всхлипываниями, какими-то утробными звуками и поскуливанием. Затем поднял голову, глянул на нее. Из ноздри его выдулся огромный пузырь, потом, сдулся, тут же выдулся снова, и, лопнул. Вахтерша не удержалась и расхохоталась басом. За ней рассмеялся и Кавалеров. Валюша взяла салфетку. Промокнула Кавалерову щеки, вытерла нос.
– Прости, Валюша. Нервы ни к черту. – Степан Михайлович взял у нее салфетку. Поводил по щекам. Отбросил в сторону. Успокоился. Поднял со столика старинный черного серебра портсигар. Достал сигарету