Пластуны. Золото Арктики. Николай Зайцев
барышня. В глазах ее светились огоньки нескрываемого волнения.
На фото женщина. Пригожа.
И до чего же хороша!
Лицом на ангела похожа.
Во взгляде добрая душа.
Прекрасных губ открытый контур
Улыбкой легкою согрет,
И цвета нежного яхо́нта
Те губы. Хоть пиши портрет.
И в позе рук ее на бедрах
И в повороте головы
Ищу я бесконечно долго
Знакомой барышни черты.
Она замолчала, и Суздалев взглянул на нее, выходя из грез. «Боже, как точно! Я же действительно ищу! Но… тщетно».
Синичкина молчала, сидела, окаменев, словно чего-то ожидала, и молчала, потупив взгляд.
Суздалев щелкнул наградными золотыми часами, захлопывая крышку.
– Пора мне, Варвара.
Девушка кивнула, не решаясь посмотреть на графа. Иван поднялся, слегка потягиваясь. Нога предательски хрустнула. Варвара очнулась. Посмотрела на Суздалева и, тяжело дыша, произнесла:
– Я ждать вас буду, Иван Матвеевич.
– Да полно вам, Варвара. Это же Арктика. Всякое может случиться. Не надо жертв.
– Какие жертвы?! Это судьба моя! Я вас всю жизнь ждать буду! Вы только вернитесь…
Суздалев сделал шаг к кровати. Осторожно взял девушку за руку. И поцеловал хрупкую ладошку, крепко прижимая ее к своим губам. Варвара внутренне напряглась – еще ни разу мужчина не прикасался к ней. На щеках проступил румянец, и сердце бешено забилось. Суздалев, не выпуская ладони барышни из рук, проникновенно посмотрел ей в глаза. Та, не выдержав взгляда графа, отвернулась. Граф слегка поморщился: «Не вариант. Чрезмерно эмоциональна и нервозна».
Потом он ушел и, пока спускался по лестнице, считая по привычке ступени, думал, что, кажется, обрек еще одно милое создание на мучения.
Глава 8
Солнце еще спало, скрывшись за отдаленными горными хребтами. Где-то там, среди этих вековых склонов, поросших ароматным разнотравьем и невысокими деревьями, ютились аулы горцев. Оттуда веяло опасностью. Набеги гололобых басурман, вооруженных до зубов, наносили станице порой ощутимый урон. Горцы не брезговали ничем. И угнанный скот, и украденные казачки, да малые казачата, все продавалось на невольничьих рынках Закавказья. Но и станичные казаки не дремали. Подымались как один, чуть заметив дым сигнального огня.
Но сегодня было спокойно и ничто не предвещало беды. Дед Трохим, обещавши вчера малым казачатам сводить их на рыбалку, стоял посреди станичной улицы, как каланча, окутанный легким утренним туманом. Миколка с хлопцами, собравшись гуртом, подбежали второпях к деду. Тот молча махнул рукой, мол, гайда, хлопцы, швыдче!
Шагает дед, пыль дорожную своими ичигами сбивает. А шаг что веха. Казачата малые торопятся, за дедом шажками семенят, но не отстают. Босыми пятками в прохладной пыли следы оставляют.
«Скоро уже, дидо?!» – вопрошает Миколка. А дед Трохим знай себе идет, бороду оглаживает да в ус посмеивается: «Швыдче, курячьи ноги! Сами напросились!»
Вдруг остановился дед, и казачата как вкопанные встали. Старик носом воздух