Записки невольника. Николай Молчаненко
конце города. Сам город, по сравнению с моим Харьковом, оказался небольшим, но поразительно чистым и ухоженным, словно его бережно убирали каждый день. Тишина и порядок царили повсюду, и казалось, что войны здесь не было вовсе. В то время как Европа тонула в крови, здесь, в этом маленьком городе, было мирное спокойствие.
Нас привезли на сталелитейный завод "Inter-Kirchner & Co", расположенный на южной окраине. Прямо на заводском дворе нас распределили по участкам. Меня забрал щуплый старик с неприязненным взглядом и маленькими, злобными глазами, которые бегали по сторонам. Он жестами показал на тачку – "Бери". Я послушно взял её и последовал за ним. В двухстах метрах от нас, у железнодорожных путей, лежала огромная куча кокса. Старик снова показал жестом – "Насыпай". Я наполнил тачку и пошёл обратно к топкам сушильных печей, куда он меня направил.
Он снова показал мне, сколько нужно привезти, чтобы можно было отдохнуть, но я не успевал – кокс нужно было подвозить постоянно. Возможно, это даже к лучшему: если бы я останавливался, он бы заставил меня забрасывать кокс в топку.
Пока я возил кокс, ко мне подошёл наш парень и тихо сказал, что в мешках, мимо которых я прохожу, лежит картофельная мука. Вот почему я ощущал съедобный запах, который не мог объяснить! Хотелось попробовать, но я опасался, что мука может быть отравлена. Однако голод был сильнее страха. Я набрал немного муки в кулёк и сунул в карман, решив, что разберусь позже – в лагере всегда есть опытные люди, которые знают, что можно есть.
Позже я узнал, что эта картофельная мука использовалась для изготовления формовочных смесей на литейном производстве, и поэтому её здесь было так много.
Усталость казалась бесконечной, этот день словно не хотел заканчиваться. Когда я загружал тачку, мои мысли уносились далеко – к рельсам, которые через тысячи стыков могли привести меня обратно в Харьков, домой, к маме.
Почему нас разлучили? Горькие слёзы катились по лицу, и я не мог их остановить. Даже пустую тачку стало тяжело везти, а с полной я едва справлялся. Немец несколько раз выбегал ко мне, ругался, и в конце концов дал мне метлу и отправил в цех подметать.
Цех оказался стержневым, и работа была знакома – до оккупации я работал формовщиком на тракторном заводе. Стержни, которые я увидел, явно предназначались для отливки снарядов. Немец показал, что, когда закончу подметать, могу идти к машинам и возвращаться в лагерь.
Пока я подметал, я заметил за одним станком бумажный свёрток. Оглянулся по сторонам и вдруг увидел худого немца, который прятался за выступом стены и внимательно наблюдал за мной. Он сделал жест, показывая, что в свёртке еда и сигареты, и провёл пальцем по губам, а затем по горлу – предупредил, чтобы я молчал. Я утвердительно кивнул, и он исчез. В тёмном углу я быстро съел бутерброд и закурил сигарету. Тогда я подумал: первый немец – фашист, а этот, возможно, коммунист.
По дороге обратно в лагерь я не мог перестать думать о том, почему именно мне достался этот бутерброд. Может быть, из-за моего жалкого вида? Но ведь таких, как я, здесь много. Впервые