Зеленые тетради. Записные книжки 1950–1990-х. Леонид Зорин
торговцев рыбой слово «животрепещущая» имеет совсем другое значение, чем у ораторов и журналистов.
Смеялась загадочно, пела романсы, была знакома с каким-то актером, не женщина – мечта инженера.
Они сидели на подоконнике и молча смотрели в вышину. Над ними плыла ночная вселенная, осененная свечением звезд.
– Это она? – спросила женщина.
– Да, – ответил мужчина. – Это Земля. (декабрь 1957 г.)
Комедия из советской жизни, озаглавленная «Номерки». Все ее действие – в гардеробе. Люди, пришедшие в учреждение, сдают свою верхнюю одежду и получают номерки. Диалог дождевика с пальто, шубы – с овчинкой, не стоящей выделки. Вещи определяют людей, которые, в общем-то, номерки.
О, дивный язык профессионалов! Не устаешь им восхищаться. Однажды я стал невольным свидетелем беседы знаменитого клоуна (его называли «солнечным клоуном») с постоянным автором его реприз. Мастер манежа был недоволен: «Нет, малый, это не ливер. Надо иначе. Я канифолюсь, потом – сразу на фиц, вот тут и продажа. Будет полный ливеронс». Литератор веско кивает – все ясно. А я сижу за соседним столиком, сижу, точно якут в Индонезии – не понимаю ни единого слова.
Когда с человека совсем нечего взять, с него, как известно, берут пример. Но с человечества нельзя взять и примера.
В 1950-м году в Центральном театре Советской Армии ставили пьесу о мелиораторах. Драматург Барянов со сладким ужасом рассказывал мне о режиссере Канцеле: «Он прямо опасный вольнодумец, ходит по сцене и напевает: «жить невозможно без орошенья». Барянов не имел к этой пьесе никакого решительно отношения и дело не в самолюбии автора, которого шутка могла задеть. Но всюду тогда прорывали каналы, мелиорация была в моде – получалось, что Канцель сотрясает основы.
Проще всего объяснить подобное трусостью бедного драматурга. Если бы так! Анатолий Барянов был человеком безумной храбрости, равного ему я не видел, хотя знавал я не одного героя и среди них даже Покрышкина. Писавший о разведчиках пьесы, Барянов был сам разведчиком-асом, нелегалом, которому поручались почти невыполнимые миссии.
( Комментарий, сделанный в 1990-х: Всегда не устаешь удивляться несовпадению военной отваги и политического мужества. Но в анекдоте, мною рассказанном, не требовалось и подобия мужества. Жизнь в этом странном паноптикуме переворачивала мозги. Человек начинал походить на робота.
Поразительно, что при этом Барянов был несомненной индивидуальностью, своеобразнейшим экземпляром. Он чувствовал мой к нему интерес и иногда бывал откровенен. Частенько говорил о себе: «Я – человек казарменного воспитания». Всегда был готов к решительным действиям. За кордоном, на чужой территории, застрелил сбежавшего из Союза коллегу – выполнил боевое задание. Случалось ему, на всякий случай, избавляться от ненужных свидетелей. Однажды он с горечью мне сказал: «Рука, способная на такое, не напишет уже ничего высокого». О дамах говорил очень сдержанно, но порою бросал не без гусарства: