Без сестры. Психопатороман. Станислав Шуляк
по причине раннего времени, к тому ж и деньги… я забыл, как они выглядят.
И всё-таки я стоял и смотрел на гадючник. Сквозь мутные стёкла наблюдал тусклый огонёк сигнализации. Сигнализации им нужны для того, что бы хранить всяческое добро. Какое-то добро, несомненно, было и в запертом гадючнике. Наверное, даже пиво там было. И ещё водка. Хорошо бы очутиться там, внутри, подумал я, и посмотреть, что за добро у них там хранится. Но нет, внутри очутиться я не мог – гадючник был заперт. Что-то всё же есть неправильное в запертых гадючниках.
К тому ж меня оттуда выкинули. А это и вовсе ни в какие ворота! За что меня выкидывать?!
Хотя, с другой стороны, почему? Может, моё назначение в том, чтобы отовсюду быть выкинутым. В том числе, из гадючника. Из него даже в первую очередь. Может, и так. Быть выкинутым хорошо. Выкинутость вообще освобождает. Выкинутым надо соединяться в лиги, в союзы, в социумы и консилиумы, выкинутым будет, что поведать друг другу. Таково моё мнение. Выкинутые – новые человеки нового мира. Новый мир – мир выкинутых и мир выкинутый. Мир выкинутых светел и прекрасен, за этим миром будущее, в этом мире Бог гуляет по улицам, в сюртуке, в шляпе и с тросточкой, раскланивается с дамами, в этом мире – радость и вечная жизнь. Таково ещё одно моё мнение. У меня много разных мнений.
Вряд ли, среди них есть справедливые.
Справедливые мнения вообще не нужны.
Вокруг было всё ещё темно. Так рано, конечно, сестра не могла появиться. Она всегда любила поспать подольше. Стоп! Откуда я знаю? Разве мне что-то известно о её привычках? О её излюбленных словах, выражениях? О её вкусах? О её увлечениях? Нет, пожалуй, мне только предстояло всё это узнать. Как только я её встречу. Вот уж тогда мы наговоримся! Вот уж тогда я смогу насмотреться на неё! На всю жизнь вперёд!
И всё же у меня есть какое-то особенное знание. Тайное знание, происходящее из безмыслия, из тщетности, из неосведомлённости.
Олег Олегович – мой товарищ, я хожу с ним, говорю, рассказываю о сестре, слушаю всякий его вздор, пью его вино, беру его деньги, но этим утром, когда мы расставались, я испытывал к нему настоящее отвращение. Он вдруг показался мне ужасающе лживым, быть может, и его отношение к моей сестре вовсе не бескорыстно. На самом деле, я ведь не знаю толком, как он относится к моей сестре. Чёрт, я непозволительно размягчился! Надо было держать этого человека на расстоянии!
Впрочем, отвращение человека к человеку – совсем не страшно. Отвращение человека к человеку – даже хорошо. В сущности, всё должно быть проникнуто обоюдным и неотторжимым отвращением. Отвращение должно разлиться по миру ручьями и реками, хлестать ливнями, медленно и тяжело волноваться морями, дуть ветрами, громоздиться горами, особняками, симпозиумами и монументами, оно должно быть везде и всегда, кроме как между мной и сестрой. Между нами же должен быть свет. Свет и покой. Мир и благонравие. Трепет и калийная селитра. Мне уже мерещились и этот свет, и этот мир, и этот покой, и эта селитра, и это благонравие. Мне мерещилось многое.
Поодаль гудел завод. Завода того я не знал. На что