Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 4. Вещь, объект. Валерий Алексеевич Антонов
достаточно общими, чтобы обеспечить признаваемую всеми отправную точку.
Концепты, с которыми работает наука, изначально предстают перед нами в виде определенных значимых величин. Вопрос о том, что содержит то или иное понятие, например, понятие «субстанция», является, таким образом, синонимом другого вопроса – о том, что означает, выражает, говорит данное слово «субстанция». Таким образом, мы возвращаемся от вопроса: что значит определить или прояснить содержание понятия к другому вопросу: что значит определить или прояснить значение слова?
Слово – это прежде всего определенный звук. Но не просто звук, к звуку должно добавиться что-то еще, чтобы он стал словом, языковым знаком: «смысл», который он «имеет», «значение», которое ему «принадлежит», «объект», который он «обозначает», «называет» или «означает». Я не использую здесь эти выражения беспорядочно или в каком-то другом смысле, я использую их только для того, чтобы подчеркнуть то общее, о чем они говорят, а именно: для того чтобы звук стал словом, между ним и чем-то вне его должно существовать определенное отношение, которое мы, возможно, наиболее кратко обозначим, назвав слово символом этого другого. В силу этого отношения со словом связано определенное «знание» о смысле или объекте, который ему приписывается, – знание, которое мы также называем пониманием слова. Однако в природе конкретного звука не заложено, что он имеет конкретное значение; скорее, конкретное значение должно быть сначала придано ему с помощью конвенции, произвольного определения и так далее. Именно поэтому мы должны сначала задавать вопрос о значении каждого слова, которое мы еще не знаем и не узнаем, а также всегда иметь возможность ответить на этот вопрос для каждого слова, которое мы говорим другому. Но даже если мы полностью игнорируем коммуникативную функцию слова, если мы берем слово, известное нам в его значении, если мы используем это слово в уединенной мысли, то возникает необходимость прийти, так сказать, к взаимопониманию с самим собой относительно его значения, определить его для себя ясно и определенно, то есть спросить себя, что мы имеем в виду своими собственными словами. Ответить на этот вопрос, очевидно, может означать не что иное, как: определить то, что составляет значение слова независимо от этого слова, или обратить на это наше внимание в иной форме, чем понимание этого слова. Тот факт, что даже в одиночном мышлении, даже с известными нам словами, мы испытываем эту потребность, потребность сделать значение наших слов «ясным» для себя, является замечательным фактом, который показывает нам, что «знание» в форме понимания слова – знаковое знание, по выражению Гуссерля, – никогда не может быть для нас окончательным знанием, в котором мы можем окончательно увериться. —
Поэтому вместо задачи прояснения содержания наших понятий мы можем говорить о задаче четкого определения значения слов, которые мы используем. В любом случае, давайте сначала дадим задаче такую формулировку.
Я