Про жизнь, про слёзы, про любовь. Любовь Гурьева
в предбаннике под лавкой стояла керосиновая лампа. Однако, когда там скрывались от отца, свет зажигать боялись. На гвоздях висели старые тулупы и какие-то тряпки, в них можно было завернуться и переждать «грозу». Иной раз девчонки прямо на полках и засыпали, и тогда бабушка, чтобы не будить их, оставалась с ними до утра.
Отец никогда не пытался их разыскать или преследовать на улице, гонял он их только в доме. Видимо, выгнав семью, он уже чувствовал себя победителем, хозяином, а больше ему ничего и не надо было. Когда, накуролесившись вдоволь, отец заваливался спать, домочадцы выбирались из убежища.
Бывало, что отец приносил поллитру с собой и выпивал её дома, в такие дни он был весёлым, и никто никуда не бежал. Отец сидел за столом, на котором стоял стакан с водкой, лихо наяривал алюминиевыми ложками по своей коленке и красивым волнистым тенором затягивал:
«Отец мой Ленин, а мать Надежда Крупская,
А деда мой Калинин Михаил.
Мы жили весело в Москве на Красной площади…»
Томке нравилось слушать, как поёт отец, хотя открыто проявлять свой интерес она не решалась: слушала заливистое пение отца из своей комнаты.
Бабушка рассказывала девочкам, что отец «сидел в лагере». Внучки наперебой расспрашивали: как это – сидел? А в каком лагере? В летнем, что ли? А туда, что ли, больших тоже принимают? Или он, что ли, маленький был?
– Ну, вас, девки, – отмахивалась бабушка, – малы ещё. Смотрите, при нём чего не ляпните! Тише, – прислушивалась вдруг бабуля, – не Ира шумнула?
– Я часто думаю, Люсь, как хорошо, что у нас была бабушка. Если бы её не было, нам бы совсем плохо было…
Их бабушка – неграмотная деревенская женщина, ещё не старая, ей было в то время чуть за 50, была их щитом и мечом, их ангелом-хранителем. Она не боялась зятя и храбро бросалась на защиту своей единственной непутёвой дочери и, как могла, оберегала своих внучат. Со всеми своими вопросами, со всеми детскими радостями и бедами девчонки бежали к бабушке, и она им объясняла, рассказывала, убеждала, отговаривала. На своём, деревенском, не всегда понятном языке.
– Том, а я сейчас вспомнила, – Люся попыталась улыбнуться, – как ты у бабушки что-то про отца всё выспрашивала. Я хотела подслушать, да Светка меня прогнала. Уж я щипала её, царапала и даже укусила, но она всё равно меня из кухни утащила…
– Бабушка-а-а, а почему меня папка не любит? Светочку-то с Люськой лю-ю-юбит…
– Ну, дак ить… – бабушка стала рьяно помешивать в кастрюльке, стараясь увести разговор в сторону. – Ну вот, заболталась с тобой, чуть суп не уплыл…
– Ну, ба-а-абушка-а-а, ну почему-у-у? – Томка отступать не собиралась.
– Ну, дак… Почему… Потому что Светочка старшая, а Люська мала ещё. И походят они на него… Да кого он любит-то? – рассердилась вдруг бабушка, – Он и себя-то только по праздникам любит! Ты бежи, Томка, играй, недосуг мне с тобой тут. Да и мала ты ещё…
Томка