Я смотрю в небо. Мастерство писателя. Катрин Аполлонова
там не очень приятный, но они там не одни, есть своя аудитория.
Из чистоты творения автор делится болью как опытом, как личной или подслушанной у сердца историей, на которую можно то ли опереться, то ли побыть рядом с главным героем, проходить с ним испытания, избегая или попадая в ловушки, делать неверные выводы, блуждая и, в итоге, выходя на светлую тропу.
Чтобы автор мог поделиться опытом, ему нужно этот опыт прожить. До основания. До прохождения всех стадий, будь то отрицание, гнев, торг и прочее, будь то шок, бред помилования, адаптация и так далее. Любые комнаты с любыми табличками на дверях, но чтобы итоговая была с надписью «Чистота творения». Здесь уже не будет прощения, слёз, благодарности. Не будет здесь и смирения, осознания, глубокого понимания. Боль чистая и делиться ею можно спокойно, когда она уже превратилась в творчество. Когда автор записывает мысли и воспоминания о такой боли, у него возникает ощущение, что он «сам себе не принадлежит». Будто руки сами что-то пишут, а он только читает и тихо вспоминает, как это было. Автор попадает в свободу пустоты. Автор находит себя за творением. И не вмешивается в процесс.
На этом этапе уже нет вопроса: «Как делиться болью?» А если он у кого-то из нас ещё есть – этот вопрос – значит, делиться болью ещё не пора. Один мудрый психолог (современный), отвечая на вопрос «Как понять, пора ли паре разводиться?», сказал: «Если ещё есть вопрос – разводиться или нет, значит, не пора». Когда приходит пора, вопросов нет.
Мы заканчиваемся там, где начинаются вопросы. В той области живёт наше самоисследование, поиск себя. Не рекомендуется увлекаться и погружаться в эту зону надолго (на годы и годы образовательных программ, хождения по курсам и прочее). В какой-то момент благодаря нашим разумным усилиям и намерению изменить то, что готово, и познать то, что открыто, мы собираемся в цельное, и тогда вопросов нет. Пора делиться болью.
Разыграем драму
Слёзы. Много слёз. Она говорила, захлёбываясь всем, что из неё вытекало. Лицо исказилось. От перенапряжения лба болели мышцы всего лица. Морщинки становились глубже и даже зачёсанный в гладкий хвост волосы казались сильно растрёпанными.
– Что ты хочешь? – спрашивал он.
– Я… – и голос испарялся под властью её намерения замолчать.
Она хотела ответить. У неё были наготове претензии. Она точно знала, чего хочет прямо сейчас от себя, от него, от жизни. Но всё это – ей хватало опыта и разума понять – было позицией маленькой девочки внутри неё.
Девочки, которая в очередной раз испугалась и захотела оттолкнуть, разрушить, забыть проживаемую боль. Которая хотела затаиться в тёплых руках, сохраняя покой, принимая заботу, но которую напугали новой трудностью. Она брыкалась и кричала, повторяя внутри взрослого человека: «Убери от меня это! Убери, убери, убери! Не хочу, не буду!».
Ну, что она могла ответить на его вопрос? «Убери, убери, убери»? Она понимала, что он принял решение, что этот шаг нужен им обоим. Что её решение лежит совсем рядом, в миллиметре, и очень похоже на его. Даже заголовок один: