Наст и сход лавины. Soverry
и незнакомо. А вот она – она здесь властительница, да еще и не первый век.
Наблюдала ли она за его рысканьем по ее владениям? Наблюдает ли она сейчас?
Может, смотрит на него через глаза юнца?
Чернобог в них вглядывается, но там лишь чернота – блестящая, нечеловеческая и отнюдь не божественная. А еще пустота, ничем не выдающая присутствия богини по ту сторону. Мальчишка не моргает, выдерживает прямой взгляд глаза в глаза, и Чернобог разворачивается, направляясь к выходу.
– К коню ты тоже меня проводишь, или я могу обойтись без провожатого?
Снова без ответа. И когда на улице Чернобог оборачивается, никакого птичьего воина и в помине нет. Никого нет – может, ему показалось? Может, здесь правда все ненастоящее и иллюзорное?
Он идет по двору, но в саму конюшню заходить не приходится. Его конь оказывается привязанным к столбу – полностью снаряженным, готовым к седоку и дальнему пути. Чернобог кладет ладонь на холку животному, оборачивается в поисках конюха или подмастерий, но снова никого не видит.
Тусклое солнце слепит, приходится ладонью прикрыть глаза – и тогда он замечает.
Но не конюха и не мельтешащих по двору людей. Даже не птичьих воинов с их носами, похожими на клювы.
На втором этаже хором стоит она.
В белой пушистой шубе, полностью скрывающей и фигуру, и руки. С распущенными черными волосами, резко контрастирующими с белоснежным мехом. Без какого-либо головного убора. Стоит, опирается на край балкона и смотрит на него сверху вниз этим оценивающим взглядом, от которого он дышать начинает тише.
Поверхностно и едва-едва.
Конь принимается фырчать, топчется на месте в нетерпении. Чернобог хлопает его ладонью по крупу, а сам глядит на Морану, не отрываясь. Она никуда не уходит. Смотрит, кажется, тоже четко на него. И если это игра в гляделки, как она сказала, если это проверка его слабины, то он не собирается ей уступать.
Солнце перестает так сильно светить в глаза, заходя за край облака. Он отвязывает коня от столба, ловко садится в седло, натянув поводья, и делает почти круг, чтобы посмотреть на нее чуть дольше. На женщину, не просто решившую отказать ему в помощи, но заставившую его почувствовать себя раздраженным и желающим ей что-то доказать.
Задевшую его своим отказом за живое.
Не отказом в войске, нет. Отказом повиноваться и признавать в нем силу большую, чем она сама.
Морана не ежится от холода. Не облизывает губы – а ему вдруг ужасно хочется, чтобы она это сделала. Он разрывает зрительный контакт первым, поворачивает коня в сторону выезда со двора и грубо бьет его пяткой сапога в бок, будто желая выместить чувства, которые эта женщина в нем рождает.
Ее колючий взгляд он чувствует на своей спине еще долго.
Даже после того, как выезжает за ворота и пускается в обратный путь.
Ее взгляд расчесывает ему шкуру, проникает под мясо и заставляет вспоминать тонкие, изгибающиеся