Перекрёстки Эгредеума. Эмпирика Аттонита
события будет зваться «реальностью».
О том, что в каждой части целого заложена вся информация о целом и других его частях, и что индивидуальное сознание – всего лишь иллюзорно отделённая часть некого Вселенского Сознания, охватывающего все миры, пространства и времена.
А ещё о том, что видимая Вселенная – всего лишь голографическая проекция высшего уровня бытия, скрытого порядка. Может, того самого, что Платон назвал миром идей, а может, ещё более глубокого, фундаментального уровня чистых смыслов.
Подумать только, Мария Станиславовна поверила этому без колебаний. Она была одержима сумасбродными идеями и при случае – к счастью, такое происходило нечасто – не гнушалась открыто их высказывать. Страшно вообразить!
В ураганном порыве пугающего энтузиазма она законспектировала эту ересь и сделала сообщение на кружке по психиатрии. Безумие чистой воды – но никто почему-то не кинулся вправлять ей мозги. Наоборот, многим, кажется, понравилось. Её даже отправили на какую-то конференцию, почти выветрившуюся из памяти, – вероятно, прельстились благопристойным наукообразием доклада, который недавно попросили повторить, в то время как Марии Станиславовне он теперь представлялся сумбурной мешаниной заумных терминов, формально выстроенных в грамматически правильные фразы.
Так разум, приоткрыв некогда дверь в неизведанное, малодушно забивается в тесную кладовку примитивной прямолинейности общепринятого здравомыслия – будто пугливый ребёнок, заворачивающийся в одеяло с головой. Но неизведанное никуда не исчезает, оно так и стоит за дверью, заглядывает в щели кладовки любопытным глазком, теребит краешек одеяла – мол, просыпайся, пойдём дальше, за порог, чего же ты медлишь?
***
На улице давно стемнело. За окном где-то вдалеке, со стороны заброшенного парка за высокими домами раздался протяжный крик: высокий, монотонный, похожий на размазанное по пространству и замедленное во времени завывание ветра. Или заунывное пение. Или… боевой клич обречённой армии?
Шли минуты, а он всё не стихал – ни один человек не смог бы так долго тянуть одну ноту. Что-то жуткое было в этом звуке, и вместе с тем – чарующее, таинственное. И страшно, и не оторваться. Точно, плутая в тёмном лесу, выходишь ненароком к залитой лунным светом поляне, где духи кружат и сплетаются в танце, верша колдовские обряды. И вот, прячась за деревьями, стоишь, парализованный ужасом, и не сдвинешься с места. Разум твердит: «Беги!» – а всё ж так и будешь стоять и смотреть, пока душа в изумлении не выскользнет из бездыханного тела.
Мария Станиславовна вздрогнула от холода. Ветер врывался в распахнутое настежь окно, леденя кожу под тонкой рубашкой. На лицо упали первые капли дождя.
Потом она долго сидела на кухне под мерное тиканье старинных настенных часов в вычурной деревянной оправе, силясь согреться у плиты и забыв про давно остывший чай. Она не могла собраться поверить, что окно распахнулось само собой, а монотонный крик всё звучал