Перекрёстки Эгредеума. Эмпирика Аттонита
он не всегда спасает. Главное, чтобы не сломался совсем, ибо тогда… О, тогда что-то страшное и неконтролируемое из темнейших подворотен смятённого разума прорвётся в повседневность и разрушит её окончательно и непоправимо.
И почему ей было так неспокойно при пациентах? Ведь она общалась с ними не первый год, ещё со студенческих времён; зачастую ей удавалось и разговорить их, и выслушать, и даже расположить к себе. Но всё это сопровождалось невероятным внутренним напряжением, обычно скрытым от посторонних глаз благодаря собственной автоматизации, которая не делала его менее тягостным.
Это не было вполне обоснованным беспокойством человека, рискующего внезапно получить по шее или ещё чего хуже, не было трусостью или суеверным испугом перед «качественно другими», «чуждыми нормальности» непонятными и оттого зловещими существами, которым практически отказано в признании их людской, общей с остальным миром природы. Нет, это чувство было иного рода.
Объяснялось ли оно затаённым опасением по поводу собственного душевного состояния? Может, тщательно скрываемая даже от себя тягостная неприязнь к пациентам проистекала из постыдного страха оказаться одной из них?
Сны, в которых, по расхожему представлению, воплощаются бессознательные страхи, могли служить тому подтверждением, ведь у Марии Станиславовны было два повторяющихся мотива ночных кошмаров, и один из них – оказаться в отделении взаперти, по ту сторону железной двери, ограждающей её от всего остального мира. А второй – фиолетовая бездна, затягивающая её мельтешащем вихрем. Кто бы знал почему.
Осталось миновать одну койку. Мария Станиславовна мельком взглянула на неё: там сидел Неизвестный. Странный даже для этого места тип с изуродованной узорами старых шрамов левой половиной лица, абсолютно белыми, несмотря на достаточно молодой возраст, спутанными волосами, водянистыми глазами и бледно-серой, голубоватой даже кожей, цвет которой врачи объяснить затруднялись: физически он был совершенно здоров. Болезнь, разразившаяся в раннем детстве, заточила его разум в тесной темнице с кривыми зеркалами вместо окон. Во время обходов он по обыкновению сидел, раскачиваясь на кровати и глядя в пустоту за кулисами бытия.
Сейчас он был неподвижен.
Взгляд ординатора скользнул по его лицу – и ослепительная вспышка воспоминания полыхнула молнией, от которой защитная оболочка автомата едва не разлетелась вдребезги.
Эйкундайо.
Мария Станиславовна застыла в ужасе, не в силах отвести взор.
Эйкундайо, это точно он! Разве возможно забыть такое лицо? Вместо татуировок – шрамы, в глазах – бессмысленная покорность узника. Того, кто томится в чёрной башне на краю чужого мира под незаходящим солнцем, чей разум заточён в прорехе бытия по ту сторону известных измерений и времён…
Липкий удушливый кошмар цепкой хваткой сдавил горло. Она не могла двигаться, не могла дышать, только таращилась на это несчастное существо, которое, вероятно, в действительности