Позади вас – море. Сьюзан Даррадж
меня, постоянно об этом говорит.
– Ты стареешь. Пора жениться.
Но я не обращаю внимания: если он кого и ненавидит сильнее, чем Биньямина Нетаньяху, так это Мишель Сантанджело. Я вхожу, ставлю пакеты на стойку и начинаю разбирать продукты: консервированный нут, красная фасоль и хлеб, куча хлеба. Отец в неделю по три пакета съедает, а все равно тощий, как моя дубинка. И сморщенный, потому что курит по полторы пачки в день и злится, что я отказываюсь покупать ему сигареты.
– Уалла, я отдам тебе деньги, йа кяльб[7], – ворчит он.
Но дело не в деньгах, и он это знает. Может сколько угодно обзывать меня собакой, какое мне дело, меня вчера жертва абьюза ублюдком обозвала.
– Молоко сверху поставить или снизу? – спрашиваю я.
– Снизу.
Он, как обычно, сидит в кухне на стуле, пыхтит и читает «Джерусалем таймс» на своем – вернее, на моем старом – айпаде. В древнем бумбоксе, который я слушал, когда учился в старших классах, играет его любимая кассета Умм Кульсум.
– Какого черта творит Абу Мазен? – бормочет он, но ответа от меня не ждет, я-то в Палестине никогда не был.
Когда я был маленьким, у нас никогда не было денег, чтобы куда-то ездить, а после маминой смерти отец и вовсе перестал об этом говорить.
Я спускаюсь вниз ко второму холодильнику. Мама купила его давным-давно, в моем детстве, и поставила в подвале, чтобы делать запасы. Мама в плане покупок была просто волшебницей.
– Гляди, Маркус, – говорила она, указывая на кассу, прежде чем достать купоны. – Скидка два доллара, скидка один доллар, плюс купоны – и восемьдесят девять долларов на экране превращались в сорок. – Вот за что я люблю эту страну.
И кассирша каждый раз расплывалась в улыбке. Мама всех их знала по именам, расспрашивала, как внуки, не болит ли спина, как прошла операция на колене. Восхищалась новыми стрижками.
– Мне многому у вас стоит поучиться, – все время говорила одна из них, белая рыжеволосая леди средних лет, выбивая чек.
Холодильник в нашем маленьком доме работал не покладая рук. Мама всегда готовила столько, что можно было бы накормить Рамаллу вместе с Балтимором.
– Ты знаешь, что у тебя тут лежит целый пакет мелких морковок? – кричу я снизу бабá.
– На верхней полке? – орет в ответ он.
– Ага.
– В большой сумке?
– Ага.
– Запечатанный?
– Да! Он тут!
– Знаю. Не трогай.
– Ах ты старый козел, – бормочу я себе под нос и бегу наверх.
Бабá все так же сидит в кухне на стуле, луч солнца, проскользнув между двух сломанных реек жалюзи, бликует на его чистой лысой голове. На нем коричневая кофта, которую мама связала ему к Рождеству лет двадцать назад, а она все еще держится. В левом кармане пачка «Лаки Страйк» и зажигалка, в правом – носовые платки и пульт от телика. На ногах у отца кожаные лоферы и белые длинные носки.
– Маркус, ты сегодня работаешь?
– С четырех и до двух.
– Не слишком поздно?
– Нормально. – Я вдруг не
Уалла означает клятву, букв. «клянусь Аллахом», йа кяльб – ругательство, оскорбление, букв. «вот собака». –