Бисквитка. Татьяна Рогожина
в кресле, точно также убранным цветами и лентами, как у неё, сидела кукла. Не девочка, игравшая роль Куклы, а самая настоящая фарфоровая красавица в жёлтых башмачках и кружевном платье.
– Это ― твоя, бери скорей, ― улыбнулась Уточка и подтолкнула её к выходу, ― только не урони, будь осторожна.
Чуть растерявшись, Таша, крепко обхватила куклу, та была почти с неё ростом, и вышла под аплодисменты из беседки. Зазвучала весёлая музыка, Балерина, Заяц, Солдатик и другие участники спектакля закружились вокруг своей спасительницы в финальном радостном танце.
Бал игрушек несмотря на козни злых сил всё-таки состоялся.
Чуть позже, когда стихли овации, а раскрасневшиеся актёры убежали, чтобы привести себя в порядок, Иван Дмитриевич предложил всем вернуться в гостиную.
– Ну, гости дорогие, потешили душу и будет. Самое время ещё раз перекусить и выпить за здоровье именинницы.
***
Таша, если бы смогла отвести взгляд от новой куклы, которую, несмотря на протесты девочки, горничная по указанию матери закрыла в стеклянном шкафу вместе с остальными подарками, то возможно заметила бы дурашливо-пренебрежительную гримаску брата, когда какая-то незнакомая дама, чьи бледно-голубые глаза смотрели терпеливо и обречённо, что-то у него спросила. Или обратила бы внимание, как её замысловато и старомодно причёсанная бабушка в громоздком платье из тафты с кружевами, поджав недовольно губы, наблюдала за Анной Юрьевной, которая о чём-то шепталась с Раечкой, поглядывая при этом на Любовь Гавриловну, непривычно спокойную, даже расслабленную. Или через открытую дверь увидала бы, как в соседней комнате уже приготовлены ломберные столы, на зелёном сукне которых лежит по колоде карт и расставлены пепельницы.
Но взрослая жизнь пока что Ташу не интересовала.
3. На следующий день встали поздно. Заглянув в спальню супруга, а комнаты в нарушение всех традиций, когда полагалось спать в отдельных помещениях, а ещё лучше по разным концам дома, были соединены дверью, Любовь Гавриловна заходить не стала, а устроилась перед зеркалом, в котором хорошо видны и мужнины покои. Она, зажав в зубах с десяток шпилек, лениво вкалывала их одну за другой в туго закрученную вокруг головы косу, вобравшую в себя все оттенки пшеничного поля, и изредка, с лёгкой усмешкой, переводила взгляд со своего отражения на Ивана Дмитриевича, который как упал вчера в льняные простыни лицом вниз, так и лежит, даже до подушек не добрался. Но оживает потихоньку, постанывает, охает, ногой шевелит, но вставать не торопится.
Да и как тут поспешишь после вчерашнего-то? Родственников и знакомых пришло много, каждого уважить надо, поблагодарить сердечно, тост за тостом, рюмка ни разу пустой не стояла. Потом Иван с гостями просидел до полуночи за картами, там тоже без спиртного не обошлось, ещё час прощались-провожались, всё расстаться не могли. С этим ― на посошок, с тем… Вот и захмелел сверх меры. Теперь только к вечеру в себя придёт.
«Одно хорошо, что не запойная это болезнь, ― утешила