Свет в темноте. Анастасия Тарчокова
вежливы. – сказала Элеонора. – Места в начале салона предназачены для инвалидов и пассажиров с детьми.
– Неужели ты не узнаешь меня? – жалобно спросил профессор.
– Здравствуйте, профессор! Как дела?
Тогда профессор перестал пытаться что-либо сделать. Он понял все. То была месть Элеоноры. То сработал та самая непредсказуемая частичка женского ДНК, заложенная в ее программу. То была настоящая женская ревность.
– Осторожно. – ласково сказала Элеонора. – проводится дезинфекция салона. Просьба покинуть салон. В воздухе высокое содержание химических веществ.
Профессор прекрасно знал, что это значит.через несколько секунд все пространство салона, до миллиметра, до каждой прошивки, будет заполнено сильным химическим газом, распыленным Элеонорой.
– Как дела, профессор? – услышал он где-то в далеке нежный ласковый голос.
Утром рабочий открыли трамвай Элеонора 3-15 и нашли в нем мертвого профессора. Судмед эксперт констатировал смерть от отравления ядовитыми веществами.
«Вероятно, – написали газеты, – профессор был не в себе, и самовольно полез в аппаратную Элеоноры. Умная система хотела предотвратить катастрофу и захлопнуть двери, но профессор вставил туда ногу, которую зажало дверьми. В панике профессор стал нажимать на все подряд и случайно включил дезинфекцию салона. Трагическая, скоропостижная смерть. Но в память о профессоре Грымове и его достижениях, по нашему славному городу будет ездить его лучшее изобретение, прекрасная Элеонора 3-15».
Мамушка, у вас дракон!
Едва показалась граница между явью и навью, как опять пронзительный крик вырвал меня из сна. Вставать невыносимо: тяжелый, влажный сон затягивает, острая, пронзительная реальность зовет к себе. Приходится вставать.
В детской кроватке, завешенной яркими бортиками и погремушками как новогодняя ёлка, мучался сынулька. Весь красный от натуги, он кряхтел, кричал, ёрзал по матрасу спиной, словно хотел протереть на нем дыру. Но дыра протиралась на спине – нежная детская кожа быстро превращалась в ссадину, тоненькие слои кожи сползали один за другим, постоянно приходится замачивать пижамку с пятнышками крови, потому что по-другому они не отстирываются. А спинку мазать зелёнкой, мазать фукарцином, жирными мазями, святой водой – чем-нибудь, что заживляло бы эти ранки быстрее, чем сынулька успевает их натереть.
– Что такое, мой маленький? Что такое, мой хороший? – услышала я собственный голос, издалека, как будто не из меня.
Он кричит, он не знает, что это такое его беспокоит в сотый, а может, в тысячный раз. И я не знаю, и врачи не знают, но мы снова едем в скорой помощи, смотрим в окно на мелькающие огни светофоров и фонарей, чтобы сидеть в коридорах приёмного отделения, чтобы колоть пальчики для анализов, что бы делать рентгеновские снимки, чтобы отвечать на вопросы врачей – каждый раз всё одно и тоже, ведь мы уже делали это много, много раз.
Говорили, что он перерастёт, говорили, что с возрастом проходит, говорили, говорили, говорили, а у нас до сих пор нет диагноза, нет лечения, но есть бессонные ночи