Блуждающий. Мария Валерьева
и неизменная красота родного края. Таким я его и запомнил.
Тоня молчала, не моргая смотрела в даль. Она держалась за руль одной рукой, увешанной серебряными браслетами, а второй поддерживала голову, запустив тонкие пальцы в волосы.
Мама звонила несколько раз, но я отписывался: все хорошо, перезвоню перед сном. Знал, лучше бы ответить. Но я был взбаламученный и не хотел, чтобы это вдруг услышали. Пусть в письменных воспоминаниях об этом дне для всех я буду смелым и взрослым. А с настоящими как-нибудь разберусь.
Как же я разозлился, когда увидел, что снова до меня добивалась мама. В пятый раз за полчаса. После того, как мы уже переписывались и все обговорили.
– Да блин, сколько можно? – Я сбросил.
Вдруг Тоня, до этого хранившая вид мраморной глыбы, спросила каким-то очень странным, почти заботливым, тоном:
– Ответь, зачем сбрасывать?
Я злобно на нее зыркнул.
«Тебе-то какое дело?» – подумал я.
– Не могу палиться. Я же типа в поезде. А никаких «чучух» не слышно.
– Насколько я помню, в поезде не очень слышится этот твой «чучух». Внутри достаточно тихо, – ответила Тоня после долгого молчания.
– А ты так часто ездила на поездах?
– А я, по-твоему, не могу ехать на поезде?
Она все еще смотрела вперед. Сосредоточенная, погруженная в мысли, будто и не человек вовсе. Мне казалось, что Тоня, чей профиль красиво обрисовывался солнечными лучами, ставшими за полдня уже какими-то совсем сливочными и мягкими, никогда бы не заговорила со мной просто так. Это не для нее, нет. Тоня могла разговаривать только с тишиной.
Я невольно ей залюбовался.
– Если честно, я тебя в плацкарте даже представить не могу.
Тоня холодно улыбнулась, постучала пальцами по рулю, словно наигрывая какую-то незнакомую мне мелодию и спокойно поинтересовалась:
– И почему ты так решил?
Я снова разнервничался.
– Просто ты не похожа на человека, который стал бы прыгать между вытянутыми ногами, чтоб донести чашку кипятка и не разлить его по дороге.
Первым ответом была тишина. Голос моей спутницы, не замаскированный под человеческую речь. А потом Тоня рассмеялась. Что же это был за смех! Голос ее разбивался, дрожал горным камнепадом. Что-то неприятное, будто бы отчужденное и давным-давно замерзшее было в этом смехе, словно Тоня была роботом и смеялась механически. Смех ради смеха. Ради того, чтобы заполнить пропуск, в котором смех и должен быть.
– Возможно, ты и прав.
И не успел я ничего добавить, как она включила магнитолу и из колонок полилась песня на английском языке. Красивая, но непонятная. Я тоже музыку на английском любил, но никогда не смотрел даже ее перевода. Понимал только отдельные слова. А так, просто слушал и все, не вдаваясь в уточнения.
За окном пробегали машины, а мы летели мимо них, обливали пыльными брызгами. Стекла нагрелись настолько, что одно только прикосновение к ним обжигало.
Тоня слушала внимательно. Стучала пальцами по рулю, чуть кивала головой в такт. Наверное, если я бы