Вишневая. Линн Берг

      – А я говорил, что ты неуклюжая. Выходит, мы оба правы.

      Он лукаво улыбнулся и все же помог встать на ноги, рывком выдернув ее из грязи. Без особого изящества стерев с лица потеки тыльной стороной руки, Есеня внезапно спросила:

      – Скажи честно, ты мне так мстишь?

      – Я? – удивление на лице Дани почти можно было назвать искренним. – За что мне тебе мстить?

      – Откуда я знаю? Ты всю спортивную школу мне продыху не давал.

      Послышался тяжелый вздох. Даже в темноте за стеной мелкой мороси Есеня увидела, как в раздражении закатываются глаза Миронова.

      – А ты все не можешь расстаться с прошлым.

      – Ну, пускай так, – сложив руки на груди, сказала Вишневецкая, – не могу.

      – Слушай, я знаю, что не был образцом для подражания в те годы.

      – Не был? Да я тебя ненавидела.

      – За что, интересно? За прозвище или шутки про твою неуклюжесть?

      – За то, что трахнул моего тренера по гимнастике, которая, кстати, потом ушла в декрет.

      На это крыть ему было нечем. Одной лишь волей Есени тот случай в зале не породил ненужные слухи среди учеников и тренерского состава. Поступок Миронова был грязным и отвратительным, но вины он, разумеется, не чувствовал, и вел себя так, словно ничего не было. Знал ли он о том, что Вишневецкая изобличила адюльтер тренера в то утро, или нет, не играло роли. Важно лишь то, что это было правдой.

      – Мы предохранялись. Ребенок не мой, – Даня занял оборонительную позицию, на что Есеня только хмыкнула.

      – Да, но поступок-то все равно свинский.

      Он мог бы попытаться найти оправдания, выдумать что-то, но отчего-то не стал. К удивлению Есени, Миронов стряхнул с рукава спортивной куртки грязь, поднял на нее северный ледовитый океан в глазах и примирительно протянул ладонь:

      – Раз уж так вышло, что видеться мы теперь будем часто, я думаю, лучше будет просто начать заново, согласна?

      – Контрибуции с меня за «мудака» требовать перестанешь? – с прищуром поинтересовалась Есеня.

      – Зависит от тебя.

      Глупо было лелеять свои прошлые обиды, словно маленькое дитя. Она все еще злилась на него, злилась на себя, на эту чертову погоду, на грязь, приставшую к одежде, и, кажется, на весь остальной мир. Но дальше так продолжаться не могло, иначе ненависть выела бы ее изнутри. Миронов и правда не был образцом для подражания, но и она не носила над головой нимба. Чтобы вылезти из той ямы, в которую Есеня себя закопала, приходилось признаваться во всем этом и нехотя, через силу жать протянутую руку, негласно давая обещания больше в прошлое не лезть.

      – Свобода, Вишневая, – одарил ее ухмылкой Даня, – на сегодня.

      – А можно меня так не называть? Дурацкая кличка.

      – Обойдешься, – мягко улыбнулся Миронов.