Богом данный. Ирина Шайлина
особенно этих мужчин. Мне казалось, что они специально игнорируют коврик у дверей и топают своими грязными ботинками, оставляя на полу осеннюю грязь. Им нравилось унижать меня, Лизу Муромскую, девочку, что играла на трех музыкальных инструментах, а в обеденный перерыв читала Шекспира. Они хотели меня сломать, и порой мне казалось, что у них получается.
Так вот, вернусь к нему. Я старалась не поднимать глаз от пола, мне так было легче. Шваброй вперёд, назад, сунуть в ведро, отжать и снова. Но в этот раз на движении вперёд моя салатовая подружка по несчастью уткнулась в лакированные ботинки. Они буквально сверкали, и вдвойне удивительно, почему же от таких блистательно чистых ботинок грязные следы? У меня в зобу дыхание сперло. Да, я ничто. Я значу для них меньше, чем тот же коврик. Но… сколько можно?
– Там есть коврик, – сказала я выпрямившись. – Возле двери.
И потом только подняла на него глаза. Медленно, очень медленно, боясь его гнева и одновременно ликуя – я дала хоть какой-то отпор! Дорогие ботинки, брюки идеально выглажены, галстук… Галстук повязан небрежно, и мне ужасно хочется его перевязать – это я могу мастерски, но желание глупое. Наконец добираюсь до лица, голову приходится задрать, так как мужчина гораздо выше меня. И смотрю в его глаза. Они абсолютно непроницаемы, по таким не понять, что у человека на уме. Он может с равным успехом рассмеяться или просто заехать мне по лицу, мне хочется сжаться в предчувствии этого удара.
– Богдан Львович, – влез сопровождающий мужчину парень. Наверняка – охрана. – Я…
– Не стоит, – остановил он парня, хотя тот явно горел желанием поставить меня на место. – Девушка права.
И… вернулся назад, тщательно вытер ноги о коврик. Растерянный телохранитель сделал то же самое. Мимо меня прошли молча, а я, не понимая, зачем мне это, за ними следом, швабра салатовая волочится по полу. Дверь в кабинет закрывалась медленно и я успела уловить обрывок разговора.
– Это что за чудо со шваброй? – спросил тот, что Богдан Львович.
– Это городская сумасшедшая, – засмеялся Виктор.
Дверь закрылась, я остановилась перед ней. Так и есть – сумасшедшая. Нормальная бы сюда не попала, нормальная обходила бы это место за сотни метров, как минимум. А я – здесь. Я искреннее ненавижу каждый сантиметр этого здания, которое практически стало мне тюрьмой. Тогда, несколько месяцев назад, когда меня притащили сюда и истерзанную, причём не столько физически, сколько надорванную душевно, бросили на пол перед Виктором, он сказал:
– Отмыть и на панель.
И забыл про меня, зачем я ему нужна? А я… я не хотела, я не могла. Мама бы в гробу перевернулась, попади я на панель. Хотя, она бы и за смерть Василька… не думай, Лиза, не думай о том, чего не можешь изменить.
– Нет, – твёрдо сказала я прямо с пола. – Я просто повешусь и все.
– Думаешь, мне тебя жалко? – хмыкнул Виктор, снова обратив на меня внимание.
– Думаю, вам дороги ваши деньги…
Он засмеялся. Он вообще любил смеяться, этот человек, который так легко ломал чужие судьбы.
– И что ты можешь, кроме как трахаться?
– Я могу играть на фортепиано. На скрипке. Ещё виолончель, но немного хуже.
Теперь засмеялись все. Наверное, забавно смеяться вот так, когда ты сильный, когда вас много, а жертва всего лишь сломанная девочка. Я нашла в себе силы и встала.
– Я могу мыть пол, – сказала я. – У вас тут очень грязно…
Мне и правда выдали швабру, ведро, показали, где набрать воду. И я водила туда-сюда по полу и не понимала – зачем ему это нужно? Долг, который мне в наследство Василек оставил, был таким несметным, таким огромным, что шваброй его не отработать. Но… он ждал. Наверное, того, что я сломаюсь, других вариантов у меня не было.
Грязный коридор никуда не делся, но он был пуст. Иногда мне даже казалось, что если я уйду, то этого никто даже не заметит, но проверять боялась, слишком свежи воспоминания. Сейчас же я осторожно поставила швабру у стеночки и прошла в кабинет, который выходил окнами на парковку. Окно было приоткрыто, холодно, я сразу же его закрыла. Прижалась носом к стеклу – запотело от моего дыхания.
– Ну же, – попросила я, сама не зная, чего.
Хотя нет, знала. Я хотела видеть, как он уходит, этот Богдан Львович. Он никак не вписывался в уже устоявшееся течение моей дерьмовой жизни. Как элемент пазла, который приблудился из другого набора и портит всю картину. Протерла стекло рукавом и снова вгляделась, на улице тем временем начал накрапывать дождь, я с тоской подумала о том, сколько ещё грязи мне натащат.
А потом я увидела его. Телохранитель нёс над ним зонт. У машины, это был чёрный автомобиль класса люкс с наглухо затонированными окнами – он остановился и закурил. И посмотрел. Просто на здание, а казалось – на меня. Я успокоила себя тем, что он не мог найти взглядом меня среди десятков тёмных окон. Точно не мог. Дверца автомобиля хлопнула, я вздохнула и вернулась к своей верной подружке – салатовый швабре.
– Эй, барышня-крестьянка, – окликнул меня Стас.
Стас – порождение