Период распада. Яна Дворецкая
тогда, в октябре восемьдесят девятого года, собираясь на пары, она закинула в сумку все документы, которые у неё были: справку о беременности, выданную в поликлинике по месту жительства, где она постеснялась спросить про аборт, и паспорт. Посмотрела в зеркало и подумала, что едва ли можно предположить по её внешности отличницы-заучки, за чем она идёт в поликлинику.
Щипаное тёмно-русое каре. Глаза словно прячутся за младенчески пухлыми щеками. Ольга нарочно не красится, чтобы не ловить косые взгляды преподавателей, и от этого её глаз будто бы вовсе нет. Из шкафа, где висели мастерки соседки и её парня (они даже в мороз их носили, надевая на свитер), Ольга сняла свою удлиненную куртку на пуху, надела на свитер с горлом, горло расправила, вытащив наружу, и затужила куртку в талии.
Вышла из общаги и свернула во дворы. Там, в паре метров, находилась поликлиника, про которую ей подсказали одногруппницы. В регистратуре её долго не замечали. Женщины-тумбы в белых халатах, надетых поверх свитеров, деловито сновали между шкафчиками, из которых торчали корешки грязно-бежевых «дел», и иногда стукались животами и грудями. Ольга с удивлением обнаружила, что нельзя вот так взять и пойти к врачу. Надо как-то прикрепиться, а как, в регистратуре не говорили, словно назло.
До девятнадцати лет Ольга дожила, зная про поликлиники и больницы очень мало. Наталья Андреевна лечила детей сама: содой, ромашкой, молоком с барсучьим жиром и шерстяным платком, перетянутым до затруднённого дыхания через всю грудную клетку. А болели Ольга с сестрой часто. За ночь из их барака уходило всякое тепло, даром, что топили вечером, по утрам всё равно просыпались в сырой холод. Когда мама работала в ночь, она, конечно, успевала протопить печь ещё раз с утра, но в другие дни Ольга с сестрой справлялись как-то сами.
Ольга металась вдоль регистрационной стойки, пытаясь задать важным регистраторшам вопрос про прикрепление, но вот уже несколько раз была перебита уверенными и даже угрожающими речами полноправных посетителей, у которых такое прикрепление уже было. В конце концов ей всё же кинули серую бумажку, и после заполнения выдали, как награду, талон к врачу.
Через два часа, дождавшись своей очереди, Ольга робко заглянула в кабинет. Там, за столом, сидела врач в белом халате, надетом, как и у женщин в регистратуре, на свитер. Из-под белого колпака лезли баклажановые перья прилипших к широкой шее волос. Она беззвучно шевелила губами и писала под свою же диктовку в желтостраничную книгу.
– Можно? – тихо спросила Ольга, не распознав настроения врача. Женщина кивнула. Справа от неё на стене была кнопками прибита картинка с тремя щенятами, жавшимися друг к другу, календарь за тысяча девятьсот восемьдесят девятый год.
– Дата рождения, – врач вперила в Ольгу прямоугольнички очков в позолоченной оправе.
– Двадцать семь. Ноль шесть. Семидесятого.
– Первый день последних месячных.
Ольга выпалила дату, которую успела запомнить, как свой день рождения.
– Проходите,