Материнские хроники. Елена Герасевич
третьи сутки врачи решили поэкспериментировать и принесли Любу на кормление. Пустая трата времени. Дочка так и не проснулась. Педиатр, стоявшая все это время у меня над душой, сказала, что нам надо купить специальное лекарство для кишечника, которое стоило по тем временам огромные деньги. И у нее это лекарство есть. Я тут же срочно позвонила мужу, чтобы привез деньги. А он, объездив всевозможные аптеки, достал мне его в три или четыре раза дешевле. Отношениям с педиатром такой поворот пошел явно не на пользу.
В этот же день моя мама подошла к той врачихе (я очень уважаю врачей, но для этой у меня другого слова нет) с просьбой окрестить ребенка. Что там было! Эта мадама в бешенстве влетела в нашу палату, вызвала меня в коридор и на все отделение верещала, что у них тут стерильность, чистота и она не допустит, чтобы здесь болтались мужики в грязных балахонах! Дословно!
Да, про стерильность, думаю, надо сказать особо. Я только через месяц поняла КУДА я попала. И я могу только догадываться, какой в этом был Промысл Божий. Этот роддом был для рожениц без документов, для тех, кто не вставал во время беременности на учет, для отказниц, для тех, у кого были какие-то инфекции и пр. В коридоре, например, лежала мама, больная сифилисом.
Никогда и ни в одном роддоме я больше не видела такой грязи и таких огромных мокриц! Никогда более я не ела такой отвратительной баланды, как там (а я очень непритязательна в пище). Никогда и нигде больше я не слышала шум падающих в вентиляционной трубе мышей, которых травили этажом выше. Отсюда и этот вопрос в приемном покое и потухший интерес товарища с анкетой, который, как выяснилось потом, проводил социологическое исследование среди неблагополучных женщин. Вот в это царство чистоты и порядка священника и не пустили.
Потом приехала мама и сказала, что батюшка благословил мне окрестить Любу самой. Такое разрешается мирянину «ради страха смертного». Если человек не выживет, то он будет считаться крещеным. Мама передала мне святую воду и написала, что нужно сделать.
В ту же ночь от прилива молока разбарабанило грудь. Я сидела на кровати и с подвыванием качалась взад-вперед, вспоминая коров, которых в войну некому было их доить, и они мычали от боли. В таком виде меня и застал дежурный врач. Спросил, чего я реву, а я вывалила на него все, что накопилось за эти дни. Он молча меня выслушал, а потом долго мял мою каменную грудь, которую жгло огнем, и заставлял сцеживаться.
На следующий день по его настоянию Любу принесли на кормление. Она опять спала, но теперь я уже не терялась. Рядом никого не было, и я все сделала как надо. Когда дочку забрали, я почувствовала невероятное облегчение, словно камень упал с сердца.
А на следующее утро пришла та самая врачиха, которая орала на меня в коридоре. Поджав губы, сказала, что вчера был переломный момент и наступило резкое улучшение. Добавила, что теперь мне будут приносить ребенка для кормления регулярно, но после роддома мне надо готовиться ехать в больницу. Она хотела это сделать прямо