Материнские хроники. Елена Герасевич
на процедуры. Единственной проблемой был электрофорез, для которого надо было топать в другой корпус. Как бы крепко Вера ни спала, как бы хорошо она перед этим ни поела, стоило мне отойти на несколько метров от палаты, как моя девочка просыпалась и принималась плакать. Я возвращалась, меня ругали, что дочь орет благим матом, а что я могла сделать? Ребенка же с собой нельзя брать, а я и так – и туда бегом, и обратно вприпрыжку.
Жалобы дошли до моего лечащего врача, и на третий день она зашла в палату как раз в аккурат перед тем, как мне надо было идти на очередную процедуру. Спросила: «В чем дело, почему дочь постоянно плачет?». Я говорю: «Вовсе не постоянно, а лишь когда я ухожу в другой корпус на лечение. Стоит мне скрыться за дверью, Вера тут же просыпается и успокоить ее могу только я».
Доктор ухмыльнулась и отправила меня на электрофорез, обещав присмотреть за спящим младенцем. Когда я вернулась, то увидела, как моя врач ходит по палате с Верой на руках и поет ей песни. Дочь молчала! Врач отдала мне ее со словами, что еще не видела такого привязанного к матери ребенка, но с тех пор стала каждый раз приходить в палату, пока я бегала в другой корпус, и нянчиться с моей крикуньей. И вообще относилась ко мне очень нежно, по-матерински. А я даже имени ее не помню…
Они совсем другие!
Первый год после Вериного рождения практически выпал из моей памяти. И хоть дочка была на редкость спокойной и уравновешенной девочкой, да и Люба уже достаточно подросла, а Надя и вовсе не доставляла никаких хлопот, я все равно, что называется, не вывозила.
Было сложно. Временами архисложно. Мне до сих пор стыдно за многие моменты, когда мои дети вместо нежной и любящей мамы видели мегеру, у которой нет ни ума, ни сердца. Вечная боль от совершенных ошибок со временем притупилась, но я все равно нет-нет да и думаю: «А вот если бы я тогда сдержалась, если бы справилась со своим раздражением и гневом…». Понимаю, что сослагательное наклонение тут бессмысленно, но пока я не до конца совладала с этими мыслями.
Я много шила и вязала, изобретая из вещей, которые нам часто отдавали на приходе, шикарные наряды для себя и дочек, игрушки и бытовые мелочи. Муж, чтобы нам как-то всем выжить, после работы собирал алюминиевые банки, металлолом и таксовал на личном авто. Череду запорожцев тогда сменил старенький «Москвич», а после него такая же пожившая «копейка». Примерно через год-полтора после Вериного рождения муж тоже начал ходить в церковь. А вскоре вернулся в армию. Это решение он принял после поездки на остров Залита к отцу Николаю Гурьянову.
В те годы у меня появилась мощная отдушина – клирос. Когда Вере уже достаточно подросла, чтобы ее можно было ненадолго оставить с бабушкой, мама стала по возможности отпускать меня по субботам с утра в храм. Вокальные данные у меня скромные, но любовь к церковному пению зародилась еще в юности. Собственно, именно она повлияла на мое воцерковление. Ноты я знала, а вот навыка многоголосного пения не было. Но пение в унисон не мешало получать удовольствие от служб, которые для меня были прежде