На всех дорогах мгла. Александр Накул
делался все чернее. А здесь, внутри, было тепло и по-своему уютно.
Плита с огромными железными дисками, за которыми копошилась почти незаметная хозяйка в пестро-красном фартуке, была тоже отгорожена стеклом и казалась чем-то снаружи. Так что Черский и круглолицая Нэнэ жевали блины наедине и неторопливо, как если бы у них тут было свидание…
Стекляшка стояла здесь еще с советских времен, в 70-е такой бюджетный футуризм был в большой моде. Раньше здесь была чебуречная, и то, что пережаренные, комом встававшие в животе чебуреки с неизвестным науке фаршем сменились, может быть, простыми, но нежными блинчиками, было что-то светлое из новых времен. В таком месте можно было даже поверить, что где-то там, впереди, на самом горизонте, теплится просвет, за которым – другое будущее.
Но это не приносило облегчения. Недавние схватка и отблеск уличного фонаря на лезвии ножа все еще стояли у них перед глазами.
И, словно далекая грозовая туча, чернела память о далекой войне.
– Я был в Афганистане, но это не главное в моей жизни, – ответил Черский. – Нет в этом ничего особенного, нас таких десятки тысяч. Я уже и не помню, что там чувствовал, как это все проживал. Можно сказать, что я всю жизнь жил так, как считаю нужным. Потом оказался на войне и действовал там так, как привык. Иногда это приносило пользу, иногда вред, а много для каких случаев я и сам не знаю, чем все закончилось. Потом я снова оказался в мирной жизни и продолжаю жить как привык. Вот и сейчас действовал как привык, а война тут ни при чем. Не было бы войны – все равно я бы то же самое сделал. Понимаю, что выглядит необычно. Но это потому, что у меня военное образование.
– По тебе видно.
– По мне еще не видно. Вот был у нас полковник, сирота, он с десяти лет в Суворовском училище. Никакой другой жизни вообще не видел. Вот у него была закваска, какая мне и не снилась. У меня среди преподов были боевые офицеры, но даже близко похожих на него не было. Ни разу не слышал, чтобы он даже голос повысил. Просто прибывал в расположение части – и это было достаточно. Не знаю насчет боеспособности, но порядок у него стоял такой, что моджахеды даже сунуться боялись.
– Не думаю, что смогла бы подружиться с таким человеком. Но интервью взять было бы интересно.
– Я бы и сам его взял, но он где-то в Подмосковье сейчас живет, все контакты потерялись. Даже не в курсе, вышел ли он в отставку.
– Если для тебя это важно, – Нэнэ опустила глаза, – то я сама не знаю, что об этом думать. Войны я боюсь, наверное, как все женщины.
Черский почувствовал, что слова опять подкатили к горлу. Наверное, из-за этого он и пошел в журналисты – потому что надо было куда-то девать эти слова, которые сразу шли абзацами и колонками.
Он надеялся, что рано или поздно научится производить слова под любую заданную тему, будет с ходу писать когда угодно и о чем угодно. Этого пока не произошло. Слова лились по любому проблемному поводу – но опусы неинтересные, вроде этого, про бомжей, приходилось писать по предложению за раз.
– Я не