Утерянные свитки клио. Анастасия Юдина
бегать. Но ведь ты её любишь? Да, люблю. Люблю больше жизни, как никогда никого не любил! Тогда в чем дело? Напиши ей, признайся! Боишься? Трус! В атаку ходить не боялся, а здесь спасовал!»
Григорьев нервно затушил папиросу в пепельнице, решительно сел за стол и вывел на чистом листке бумаги:
«Уважаемая Елизавета Андреевна!»
С минуту разглядывал завитушки на буквах, потом скомкал бумажный прямоугольник и бросил в мусорную корзину. Схватил новый лист и написал:
«Милая моя Елизавета Андреевна!
Простите. Долго не решался написать Вам. Не знал, как Вы отнесетесь к моим словам. Но больше не могу бороться с собой. Я постоянно думаю о Вас. Вспоминаю нашу встречу в одиннадцатом году. Знаете, Елизавета Андреевна, я полностью согласен с господином Чеховым, когда он сказал, что из всех сибирских городов самый лучший Иркутск. Я полюбил этот город, потому что там живете Вы».
Григорьев вскочил со стула. «Господи, да при чем здесь город?!»
Снова закурил.
В дверь тихонько поскреблись.
– Да, Василий!
На веснушчатом лице денщика застыла робкая улыбка.
– Ваше Высокоблагородие, Дмитрий Ильич, не угодно ли отобедать?
– Спасибо, Василий, я не хочу.
– Как же так? С утра ведь ничего не ели! Может хоть чаю… с булочкой?
– Нет, Василий. Иди, пожалуйста.
Денщик, опустив голову, побрел прочь, но у двери остановился.
– Дмитрий Ильич, а правду сказывают, что австрияки сербам войну объявили?
– Правда.
– Господи спаси! – перекрестился Василий. – Не зря я говорил месяц назад, не простят германцы им наследника…
– Иди же, братец, – заторопил Григорьев. – И думай, и говори поменьше, а то социалистом станешь.
– Я, Дмитрий Ильич, по коммерческой части определяться думаю.
– Ну и хорошо, разбогатеешь – не забудь тогда нас, нищебродов.
– Да как же можно?
– Иди, я сказал!
Когда за денщиком закрылась дверь, Григорьев снова сел за стол.
«Словно все вчера было. Гостиница «Амурское подворье», книжный магазин Макушина и Вы, Елизавета Андреевна. Помните, в театре Гиллера, в зале, на той удивительной выставке автографов, Вы взяли меня за руку? Я до сих пор ощущаю тепло Ваших пальцев. Еще тогда я должен был сказать все нужные слова, но не решился. Я хотел признаться Вам и не смог. Мне очень стыдно. Но если еще не поздно! Умоляю Вас, Лиза, ответьте мне, могу ли я надеяться считать Вас моей невестой?
Прошу Вас, ответьте мне! Иначе мое сердце не выдержит!
Я люблю Вас, Лиза!
P.S. В сентябре у меня положенный двухмесячный отпуск.
Смиренно жду своей участи.
Дмитрий».
Григорьев долго смотрел на исписанный лист бумаги, борясь с желанием скомкать, растоптать его, стереть в порошок. Потом глубоко вздохнул и старательно вывел в правом нижнем углу дату «29 июля 1914 года».
3
«Ужасно холодно. Какой