Двенадцать ступенек в ад. Борис Дмитриевич Дрозд
одни лишь вопросы. Сначала, судя по стенограммам военного совета, он стравил военных, посмеялся над их «покаянными» речами в прениях по его докладу об их поголовной недостаточной большевистской бдительности, о политической слепоте, а теперь, благодаря «признательным показаниям» арестованных, они вдруг прозрели. А зачем теперь Сталин заставляет высшее военное руководство страны присутствовать на суде их товарищей, которых Сталин выставил в позорном, предательском виде? Ответ был ясен: они будут только присутствующие, не свидетели, не обвинители и не обвиняемые, просто «присутствующие». Это ничто иное, как устрашение, политика. Кто ее вовремя не разгадает, тот не уцелеет, думалось ему. Но даже кто и разгадает, не факт, что уцелеет.
11 июня ожидаемо состоялось закрытое «судебное присутствие». Процесс без свидетелей, без защиты и обжалования, основанный только на «признательных показаниях». И ожидаемо все были приговорены к расстрелу. Дерибас на другой день даже номер «Правды» не стал покупать в киоске. И решил не звонить Блюхеру и не искать с ним встречи. Со дня ареста главных фигурантов дела – Тухачевского, Уборевича и Якира и других – до казни прошло лишь 15-20 дней. Что за спешка такая? Процесс поспешный, закрытый, значит, время открытых политических процессов уже миновало, наступило время закрытых процессов и судов, а за ним уже маячит время…какое-то другое время. Какое? «Время сплошь бессудных дел, то есть с формальным судопроизводством, под сурдинку будет все решаться за десять-пятнадцать минут, как теперь у нас в «тройках», – думалось ему.
VI НА ПРИЕМЕ У СТАЛИНА
13 июня во второй половине дня Дерибас с Ежовым сидели в приемной Сталина. В приемной никого не было, кроме его личного секретаря Поскребышева.
– Сейчас я доложу о вас, – проговорил Поскребышев, укладывая в большой шкаф какие-то папки.
– У него еще кто-нибудь есть? – спросил Дерибас, кивком головы показывая на дверь в кабинет.
– Только товарищ Молотов.
Сидя в приемной, Дерибас присматривался по своей привычке разглядывать людей к Поскребышеву, лысому человечку с совершенно стертым лицом. По внешнему виду – кладовщик или заведующий баней. Но было известно Дерибасу, что это непростой и очень влиятельный человек в окружении Сталина, почти незаменимый.
Поскребышев, поднявшись из-за стола, одернул форменную гимнастерку, по-военному засунув пальцы под ремень, убрал складки за спину, и отправился в кабинет докладывать, закрыл за собой дверь.
– Первый раз у Него? – благоговейным шепотом спросил Ежов, чуть расширяя веки и приподнимая брови.
– Да, не приходилось здесь бывать, – ответил Дерибас.
– Не робейте, не такой уж он и страшный! – тем же благоговейным шепотом подбодрил его Ежов. – А я уже не раз бывал у него, бывал! – скороговоркой произнес он с нескрываемой гордостью к своему возвышению и приближению к высшей власти, как если бы он тут был уже почти своим человеком.
Дерибас со своей проницательностью отметил, до какой же степени его новый начальник тщеславен