Свечи на ветру. Григорий Канович
человека в поношенном сюртуке, пропахшем плесенью и мелом. Махонькая помятая ермолка прикрывала его продолговатый, заросший патлами премудрый череп. Было Рапопорту около пятидесяти, но выглядел он намного старше, как и подобает чахоточнику и мудрецу.
– Реб Генех обучит тебя письму, чтению и счету, – сказал Иосиф. – Через год тебе стукнет тринадцать. Ты сам будешь отвечать за свои грехи, и, чтобы их не множить, надо, малыш, кое-что знать в жизни. Такие вот делишки.
– Знать надо вовсе не для того, чтобы не множить грехи, а для того, чтобы платить за них как можно меньше, – процедил Рапопорт и добавил: – Ежели не возражаете, мы будем заниматься на свежем воздухе.
– Не возражаю, – пробасил могильщик. – Занимайтесь, ребе, на здоровье.
– На здоровье? – усмехнулся Генех. – Мои легкие напоминают решето. Пропускают все, кроме хвори. С чего же мы с тобой, дружочек, начнем?
– Не знаю.
– Прежде всего, выломаем палку, – сказал Генех и ленивой походкой поплелся к лозняку.
– Мы же с вами договорились, ребе, – забеспокоился мой опекун Иосиф.
– Договор остается в силе. Но может случиться так, что разок-другой я его и ударю. – Рапопорт спокойно выломал палку и неожиданно признался: – Меня в детстве каждый день колотили. Человеку от битья только польза. Ступайте, реб Иосиф, и будьте спокойны: зря я вашего малыша не трону.
– А я и не дамся. – Меня прямо-таки затрясло от обиды. – Я тоже выломаю палку.
– Ваш малыш мне нравится, – сказал Генех. – Что ж, выломай, я подожду.
Он сел на заросшее травой надгробие и принялся перочинным ножом срезать с палки сучки.
– Ну?
Я стоял и не двигался.
– Даниил пошутил, – заступился за меня мой опекун Иосиф.
– Жаль, – буркнул Рапопорт, – жаль.
Он снял на мгновение ермолку, подставив ветру заросший седыми патлами премудрый череп, глубоко вдохнул в дырявые легкие воздух и замахнулся палкой на ворону.
– Побойтесь Бога, ребе, – испуганно пробормотал могильщик, – за что же вас бить?
– За что? – Рапопорт задумался и выдавил: – Да хотя бы вот за его отца… Саула…
– За моего отца? – Я уже пожалел, что не выломал палку. – Что вы ему сделали?
– Развратил его мозг. Научил читать и писать.
Рапопорт оперся на палку, поднялся и снова замахнулся на ворону, но та сидела неподвижно, как бы дразня его и глумясь над его бессилием.
– Учителей надо гнать со двора, спускать на них собак, ибо они даруют человеку не радость, а сомнения. Горек, ох как горек мед познания!.. Если тебе, дружочек, хочется отведать этого меда, начнем. И начнем, пожалуй, со счета. Главное в жизни научиться вовремя считать. Сколько будет дважды два?
– Не знаю.
– Ты никогда не будешь Ротшильдом. Ротшильд уже во чреве матери знал, что дважды два – это четыре золотых. Впрочем, я зря о нем толкую, ты, должно быть, и слыхом не слыхал про него?
– Не слыхал.
– И не надо, – сказал Рапопорт. – А вдруг тебе захочется стать богатеем?
– Я хочу