Мы пылаем огнем. Айла Даде
сглатываю:
– Без проблем.
Краем глаза я вижу, как мама бросает на меня обеспокоенный взгляд со своего места на диване, а Уильям укладывает подушки ей под голову.
Вот не мог этот «бешеный пацан жжет в Аспене» сжечь «Монополию»?
Нокс поджимает губы и кладет фигурку обратно в коробку с игрой:
– Тогда пускай ее никто не берет. Дай мне шляпу, Харпер.
Уилл наклоняется над столом:
– Чур, я за тачку!
Харп передает ему фигурку:
– Честно, она тебе очень подходит, Уилл.
– Почему?
– Все так, – соглашаюсь я с ней. – Если бы ты не был человеком, ты был бы тачкой.
Пейсли раздает деньги:
– Я тоже так думаю. Почему на некоторых банкнотах стоят смайлики, Ариа?
Мой взгляд падает на листок бумаги в ее руке.
Точка-точка-запятая-тире.
Точка-точка-сердечко со стрелой.
Уайетт рисовал эти смайлики на купюрах, потому что был уверен, что мы с Ноксом каждый раз во время игры крадем его деньги.
Мы с Ноксом обмениваемся взглядами. Его взгляд похож на сочувствие. Мой – на отчаяние.
– Понятия не имею.
Нокс не бежит меня утешать. Может быть, он расскажет ей позже, но сейчас он не хочет выносить своего лучшего друга на обсуждение. И я благодарна ему за это.
– Так что, мы играем или как?
Вечно у нас так с «Монополией». Каждый год мы клянемся больше в нее не играть, и каждый год все равно играем. Потом становится шумно, и все дерутся за улицы, вокзалы и отели, как будто это единственное, что может нас осчастливить в этой жизни. И вот мы уже знать друг друга не хотим, радуемся, когда кто-то попадает в тюрьму, и сходим с ума, если не выигрываем денежный куш в центре поля.
Сегодня мы играем точно так же, как всегда. За время двухчасовой схватки Уильям бросил в огонь свой галстук, Харп сгрызла два ногтя, у меня всклокочены волосы, Нокс побагровел, а Пейсли вся на нервах. Мама дремлет.
Мы прекращаем игру, потому что всерьез опасаемся, что в этот дождливый октябрьский вечер в гостинице может случиться что-то плохое. И правда. Нокс был близок к победе, а наши с Уиллом переглядки недвусмысленно ему намекали, что мы уже планируем вывезти его в Аспенское нагорье и там оставить. Первой предложила остановиться Пейсли. По-моему, она испугалась. Ей еще нужно привыкнуть к жизни с нами в Аспене.
Я слышу, как Уильям наклоняется к маме и тихо спрашивает, не нужно ли ей еще что-нибудь. Его голос звучит странно. Совсем не так, как обычно. Не так безумно. Как-то тепло и нежно. Я его таким никогда не видела, и это немного пугает. Мама хмыкает, что, должно быть, означает «нет», потому что вскоре после этого Уилл с нами прощается.
– Пора на боковую, – говорит он. – Кислотно-щелочной баланс. Сами понимаете, – у двери он поворачивается к Ноксу. – Сделай одолжение, проверь еще раз мою тыкву, ладно? У меня сложилось впечатление, что ей там не слишком сладко.
– Это же просто тыква, – говорит Пейсли.
Уилл смущается:
– Ну зачем ты так говоришь?
– Ну,