Пепел родного очага. Александр Никонов
а чего купила? А ничего: две пачки макарон, масло подсолнечное, соль, курицу, и все. Вот и живи, как хочешь!
«О чем это она?» – подумал Хункарпаша, а вслух сказал:
– А в России никогда хорошо не жили: хоть при царе Горохе, хоть при Советах, хоть сейчас, при дерьмократах. Так что не жалуйся, Тумиша. От жалобы вина и еды на столе не прибавиться.
– Твоя правда, Хункарпаша. Такими уж нас, женщин, Всевышний создал. Пожалуешься немного – вроде, и полегше. – Тумиша засмеялась.
– Ну, ладно, заливай свое молоко, – сказал Хункарпаша. – Банку-то под сливки взяла?
– Взяла, взяла.
– Ну, иди к Надие, она тоже с утра язык свой еще не вострила. Поговорите там, косточки наши пообмывайте – глядишь, и нам полегше будет, – поторопил Хункарпаша соседку, когда та отставила подойник и подставила под слив стеклянную банку.
Когда за Тумишой закрылась дверь, и он услышал родной голос жены, которая радостно приветствовала соседку. Хункарпаша посмотрел на ручные часы и отметил про себя, что до прихода автобуса осталось еще два часа. Почти у всех сыновей и внуков были свои машины, но дочь Зейнаб с зятем в последние годы приезжали на автобусе, побаиваясь бандитов и преступников. Если раньше у них были кастеты и ножи, то сейчас без автомата или, в крайнем случае, без пистолета на дело не выходили. Три года назад их ограбили по дороге два вооруженных автоматами бородатых джигита, которые остановили их между двух скал, отобрали машину, вещи, деньги и растворились в ночи. Заявление в милицию не подавали, понимали, что разбойников вряд ли найдут, потому что через час-два они могли находиться или в Чечне, или в Азербайджане, или в горах, куда мирные жители не заходили уже много лет, боясь одичавших абреков и боевиков. Тогда Зейнаб долго плакалась на плече у матери, жалея машину, вещи и деньги, а мать, поглаживая рукой по ее спине, приговаривала: «Дочка, деньги и вещи можно нажить еще, а вот голову ни за какие деньги мира не купишь. Радуйтесь, что живы остались.»
Хункарпаша прислушался к женским голосам, доносившимся из кухни, и снова памятью вернулся в сорок шестой год…
Добрые женщины быстро поставили его на ноги, и уже через два дня он мог бродить по дому. Правда, на улицу они его не пускали – боялись повторного обострения болезни. Хункарпаша то долго стоял у окна, то заводил патефон, то читал свежие газеты, то просто лежал, закрыв глаза. Он пытался представить свою родину, родной аул, лица родных, соседей и родственников, укрытые снегами горы, но перед взором вставало лицо его новой знакомой со сверкающими вишенками глаз, открытой улыбкой и переливающимися на солнце кудряшками волос. Он с нетерпением ждал ее с работы, чтобы только услышать ее голос и звонкий смех, увидеть ее тонкие красивые руки и наслаждаться новостями прошедшего дня.
А тетя Поля, заметив состояние их невольного постояльца, все больше хмурилась, когда они уединялись вдвоем, и бурчала, когда Надежды не было дома:
– Ты,