По тонкому льду. Венера Петрова
дядя стал работать кочегаром в кооперативе, у нас дома стали появляться компоты ящиками, лимонад тоже ящиками. И я ела, пила в одну харю. Если кочегару было позволено брать со складов такие яства, боюсь даже предположить, что могли покупать конторские с рабкоопа. В эпоху тотального дефицита даже простые продавщицы были главнее партийных секретарей и директоров совхозов. А в ближайшем промышленном городке всё это лежало на прилавках. Деревенские устраивали коллективные шоп-туры в этот городок. Кстати, это до сих пор практикуется. Хотя везде вроде всё есть, да цены кусаются. Вот когда наши голодные игры воплотились в жизнь.
Мечты имеют свойство сбываться. Мой эпизодический босс, который эксплуатировал мои творческие возможности 24/7, читал по утрам мантру: «Поэт должен быть голодным. Только на голодный желудок приходят гениальные мысли». Это он, наверное, чтоб зарплату мне зажать. А сам с бодуна умолял открыть одну лишь банку из моего стратегического запаса домашних консервов. Жаба давит, пусть наслаждается вожделенным чувством голода.
Но наступают такие времена, когда закрутки не помогут, холодильники бастуют. Я, чтоб сделать вид, что поела, жевала и выплёвывала в кулёчек из вырванных страниц журнала «Огонёк». Эти кульки потом мама находила и говорила мне, что еду выбрасывать грех. Ну, не грех, такое слово в эпоху тотального атеизма не употреблялось. Совестила меня, но я продолжала так делать, ибо вдруг захотелось похудеть. Жуёшь, жуёшь, вкус еды чувствуешь, а в желудок ничего не попадает. Это сейчас я понимаю, каково было это видеть маме, у которой отец умер с голоду, лёжа с ней в одной постели… Понимаю, ибо сейчас мне самой не очень сытно. Голодные поэты писали стихи от безысходности, может, надеясь на гонорар, на который можно раз сытно поесть. Свою мантру о творчестве на голодный желудок мой босс пусть засунет себе в задницу.
Во время уроков мы тоже играли. В тренде были уже не голодные игры, а бумажные человечки. Мы их рисовали, вырезали по контуру ножницами, затем рисовали весь гардероб, опять резали, одевали кукол. Это было в начальных классах. Училка нас спалила, наложила вето на такие игры. Я их прятала под обложкой тетради, вытаскивала и играла втихаря. Но безопасней было играть ручками и карандашами, воображая их тоже человечками. Позже стали записки друг другу писать и кидаться ими во время уроков. Готовы были играть во что угодно, заниматься «посторонними» делами, чтобы только не учиться. Чтобы перехитрить учителя, школу, всю эту долбанную систему.
Позже играли не только бумажными и деревянными человечками. Издеваться над настоящими людьми оказалось кайфовее, чем над куклами. Мальчики старались тумаками выбить из нас слезу. Фиг вам, а не слёзы. Я плачу только по собственному хотению, по своему велению. Вскоре до нас самих дошло: раз нас бьют, нас обзывают, можно самим кого-то бить. Бей слабого! Чтоб наверняка. Что мы и делали. Так-то драться я не умею. Только пару раз удавалось ощутить это чувство собственного превосходства. Били девочку-припевочку с тонким голосочком.