По тонкому льду. Венера Петрова
писателей, про поэтесс знала всё. Правда, при мне обо мне не говорила ничего лишнего. Ничего личного. А ведь мы в одном союзе тусовались, не раз выпивали вместе. И хрен знает, о чём мы с ней говорили. Явно не об особенностях моей поэзии.
Не помню, по какому случаю была пьянка, скорее, это было продолжение банкета. Кучка писателей и доцент-литературовед решили оторваться по полной в дорогущем отеле региональной столицы. Писатели на трезвую голову обычно не кучкуются. Особенно поэты.
Собрались мы в номере одного поэта. За чей счёт сей банкет? Мы с другой поэтессой никогда не платили, мы были в тренде, нас охотно угощали. Платил за всех поэт. Он откуда-то с Севера вроде был. Наверное, год копил, чтоб шикануть разок. Все свои, кроме приглашённого гостя из Тывы, тоже поэта.
Пили, ели, ничего особенного. Только вскоре доценту наш писатель, не поэт, начал в любви признаваться. После этого, почему он не поэт, я никак понять не могу. Он, оказывается, любил её всегда. Это стало триггером всего безобразия. Поэтесса прямо в душе с тувинцем совокупнулась. Ко мне стал приставать сам спонсор всего банкета. Пришлось напрячь все свои филологические способности, чтоб поставить на место этого жирдяя. У мужчин один общий предрассудок – раз дала кому, должна достаться всем. А мужчины-поэты ещё и думают, что их талант в производстве словесного поноса, открывает все двери и все щели. Если даже он урод, стар и уже маразм рядом маячит.
Его отрезвило одно моё «признание» – я, мол, больна СПИДом, что одно лёгкое уже не работает. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. С горя вскоре он напился и отрубился. Последним аккордом этого хоррора стала следующая сцена: поутру все дружно стали искать зубы поэта-толстяка. Помню, угорали, приговаривая: «Ходят тут всякие, потом зубы пропадают».
Может, потом работники отеля нашли и пришли к выводу: «Ну, кутят же люди, что после них зубы остаются». Мы уже с другой поэтессой целый месяц отдыхали в Доме творчества писателей в Переделкино. Это были лихие 90-е, которые нас лично, так и не коснулись. Дом творчества содрогнулся, такого у них ещё не было. Один поэт из Казахстана грозился жаловаться на нас первому президенту. Мол, мы занимаемся всем, только не творчеством. Работники дивились: «Живут же люди, баулами вещи покупают». Мы в «Лужу» ездили, как на работу. Первая шуба, на вырост и на века, первый настоящий оргазм, после чего и мужчина не нужен. Хиромант нагадал, что нам ещё жить да жить. «Да у тебя на ладони написано, столько праздников, мужчин». Не помню, говорил ли он, что выйду я ещё раз замуж только в 45. Мне тогда было только 25…
После хироманта мы смело стали покорять Москву. Возвращались последней электричкой, шли в темноте через кладбище. А люди там даже днём с опаской ходили, Солнцево-то рядом. А нам пофиг, ведь сказано, что здесь точно не умрём. И вообще вся жизнь впереди. Только иногда вспоминали любовников, которым в своё время стихи посвящали. Стихи остались, а любовники канули в лету.
К чему это я? Жили мы по принципу: после нас хоть потоп. А в Переделкино после нас только кучка натурального на вид