Лазутчикъ. Часть I. Филипп Марков
пристал, не пойму? – разозлился Погорелец.
– Ну просто я, это, вопрос задал… – невнятно забормотал Аношкин, обиженно отвернувшись в сторону.
Погорелец выдохнул, – Пойми правильно, Сеня. Мне нравится прапорщик Артемьев, но он ведет себя безрассудно порой.
– Как это понимать?
– Что по-твоему значит безрассудно, а? – взорвался Погорелец.
– Я тебя, по-братски спросил, меня не было долго, сам знаешь. Он предателя Шеина зарубил, пулеметы взял у квадратного леса, я слышал… грех такого командира не любить, себя не жалеет!
– О том и разговор, Аношкин! Он себя может и не жалеет, а я вот выжить хочу, а не под пули лезть. Поручили, исполню, но сам подставляться под пули, нет. Поищи кого другого, у меня жизнь одна. Убить итак могут… без геройства. Квадратный лес говоришь?! Сколько тогда наших полегло под этими пулеметами? Вспомнить страшно, во снах приходят, рыдают по бабам своим, детяткам. Ему хоть бы хны, заговоренный он, что ль. А я вот нет, я плоть и кровь, убьют из-за его баловства, тьфу-ты, – Погорелец в сердцах плюнул.
– Не ожидал от тебя, Фёдор, – растерянно вымолвил Аношкин.
– Чего ты не ожидал, дурья башка? Уже полгода воюем, тебя ранило, а все как дитя наивное. Ума у тебя нет совсем!
– Может и Шеина зря он убил по-твоему? А может под теми пулеметами больше бы наших погибло, если бы не он, а? А те, кто в бою пал, в рай сразу попадают, слыхал про это? Убиенные-то, не в обиде за это поди, а?
– Ой, Сеня. Что понес, совсем сбрендил!
– А то и понес, струсил ты, чую.
– Я жив буду, рыло твое поросячье начищу за эти слова! Никогда не прятался, никогда не отступал. Вместе со всеми на штыки вражьи лез, со всеми в окопах под снарядами сидел по уши в грязи, крови и дерьме! Так, что не смей такого мне повторять! – после короткой паузы сквозь зубы добавил, – а не то прибью.
– Угу, – недовольно промычал Аношкин, отвернувшись.
Ветер завывал все сильнее, бросая снежные хлопья в лица продрогших солдат. Из-за бесформенного облака показался острый клюв полумесяца, высвободивший невнятные отблески прозрачного холодного света.
– Пошли, – приказал Артемьев. Цепь снова задвигалась короткими перебежками пока одни стрелки прикрывали отход других. Артемьев увидел, что Лемешев перестал передвигать орудие и это волновало и гнало его вперед. Какое-то странное щемящее чувство опасности преследовало Георгия. Он отмахивался от этих мыслей, но они липли, словно назойливые мухи, струйкой просачивались в его голову, вызывая злость и нетерпение.
Поручик Лемешев видел, что его люди устали. Солдатам из его расчета уже невмоготу было тащить орудие с позиции на позицию. Стрелки Артемьева не особенно исправляли ситуацию. Людей не хватало. Лемешев кипел изнутри, а затем плюнул на все и приказал стоять на месте. Немец все одно промахивался раз за разом. Тем более вдали началась какая-то суета, похоже, что полк подоспел как раз вовремя и все вскоре