Пушкинские Горы. Это моя земля. Киберпутеводитель. Наталья Гарбер
часто, что у нас тут леса царевен-лягушек, с которых их Иваны-царевичи шкурки посдирали.
Но в малиннике ни лягушек, ни ужиков не оказалось, зато малины уже много, и я наедаюсь до отвала, вылезая из кустов уже в самом верху косогора, почти примыкающего к веселым могилкам. Могилки тут веселые, потому что завалены синтетическими венками с крупными разноцветными цветами на них. Местные на покойников денег не жалеют и ухаживают за могилками справно, поэтому кладбище, разместившееся на трех крутых горках, выглядит как детский сад, наряженный к праздничному утреннику.
Приехав сюда в прошлом году впервые на свежую могилку своей соседки, «Арины Родионовны» моих поэм, я потеряла страх смерти, так здесь было солнечно, весело и ярко. Этот разноцветный парк культуры, где часто играют дети, окаймлен красивыми корабельными соснами, малинник под которыми плавно переходит в черничник. Птицы вокруг радостно заливаются, а наверху облака кучерявятся вокруг солнца. Чего ж бояться? Радость сплошная. Я, помню, пришла сюда, села у могилки Арины Родионовны и подумала, что, «все же ближе к милому пределу мне бы хотелось почивать». Здесь будет легко стать птицей и заливаться радостно в поднебесье о том, что жизнь после смерти еще лучше, чем до нее.
В Москве у меня бабушка с дедом похоронены в стене Донского монастыря, два сосуда с прахами за мраморной дощечкой, на которую мать прикрепила удачную фотографию, где красивая молодая бабушка в широкополой шляпе клонит голову на плечо деду, внимательно разглядывающему нас через очки. Вся стенка монастыря забита впритык такими маленькими усыпальницами с металлическими кольцами, в которые вставлены емкости с водой и живыми или пластмассовыми цветами. И то, что стенка слегка осыпается кое-где, придает всей картине лирический оттенок. Неплохо, но по жизнерадостности, конечно, это не сравнить с пушкиногорским кладбищем.
А современные кладбища под Москвой – это мрак: ряды неровных каменных могил такие бесконечные, что кажется, что весь мир – кладбище. Все знакомые, на чьи похороны я попадала в Москве, умирали поздней осенью. Холод, грязь, долго ждать очереди, чтобы попрощаться, похоронные тетки однообразными голосами заученно толкают попрощаться с «дорогим покойным» – какой он им дорогой, они его даже не знают.
Потом пара часов тряски в холодном автобусе с гробом посреди, долгие московские пробки, сменяющиеся унылыми подраздолбанными подмосковными дорогами, потом эти бескрайние поля каменных могил под свинцовым капающим небом – и могильщики подшофе. Все толпятся, мокнут, наконец, гроб роняют в землю и засыпают грязью. Близкие неудовлетворенно и горестно всхлипывают, дальние интеллигентно жмутся к автобусу – замерзли, устали, есть хотят. Потом стол с обильной едой и избыточным питьем, которыми живые компенсируют неприятное впечатление от ритуала, и дальше на это кладбище больше никогда не хочется идти.
Не то здесь, думаю я, озирая солнечное разноцветье на пригорках. Умирать в Пушкинских Горах, конечно, тоже не сахар: к бедной Арине Родионовне