Паромщик. Джастин Кронин
больше не паромщик?
– Нет, какое-то время я еще побуду паромщиком. Это не делается за один день. Но потом сменю род занятий. Можешь что-нибудь посоветовать?
Кэли задумалась.
– Из вас получился бы отличный учитель плавания. Интересно, за это хорошо платят? – (Я усмехнулся.) – Но вы же не пробовали. – (Я вдруг вспомнил, что сказал Элизе: «Почему бы не попробовать себя в преподавании?» Может, подсознательно я имел в виду Кэли и сегодняшний урок.) – Одного не пойму: если работа нагоняла на вас грусть, зачем вы стали паромщиком?
Ну и въедливая девчонка!
– Во-первых, работа не всегда нагоняла на меня грусть. Я помог многим пожилым людям. У меня это хорошо получалось. Кстати, ты знаешь, что такое А-линии?
Кэли прищурилась:
– Какие-то тесты?
– Совершенно верно. На первом курсе их полным-полно. В зависимости от того, как ты с ними справляешься, наставник помогает тебе выбрать работу, в которой ты достигнешь наилучших результатов. Проверяют не столько знания, сколько твое отношение к ним. Наставников интересовало, как я воспринимаю, например, «формы и пространства» или «знаки и семиотику». Должен признаться, воспринимал я их прескверно.
– Если серьезно, я не въезжаю.
– Вот и я тогда не въезжал, – засмеявшись, признался я. – Но нашлось то, что вызывало во мне отклик. Это называлось «эмоциональным восприятием». Если в двух словах, речь о способности понимать чувства других людей. Там я всегда получал самые высокие оценки.
– Значит, наставник посоветовал вам стать паромщиком?
– Представь себе, нет. Он посоветовал мне стать юристом. А я меньше всего хотел погружаться в дебри юриспруденции.
Взглянув на Кэли, я увидел, что она зевает, не стараясь скрыть это.
– Извините, – спохватилась она. – Рассказывайте дальше.
– Скучная история, правда?
– Ну… есть такое. Напрасно я спросила. Хотя про способность понимать чувства других людей мне понравилось.
Разумеется, не все было так просто. На меня сильно повлияла мама, но я тогда был слишком молод и не понимал этого. До трагического происшествия с ней оставалось еще много лет, однако я укрепился в мысли, что уже тогда увидел признаки грядущей беды и что решение стать паромщиком было символической попыткой предотвратить ее; попыткой взломать код таинственной внутренней жизни мамы, дабы разделить с ней ее тайну.
– Можно задать еще один вопрос? – проговорила она; я кивнул, глядя в сторону моря. – Почему вы ни разу не спросили про мой шрам?
Вопрос застал меня врасплох. Я давно перестал думать о Кэли как о «девочке со шрамом».
– По правде говоря, я вообще забыл о нем.
– Да будет вам, – недоверчиво усмехнулась она и выпучила глаза.
– Честное слово, мне он не кажется таким уж заметным.
– Значит, вы – первый, кто так думает.
– Кэли, шрамы есть у многих. Иногда – внутренние, невидимые. Но от этого они не перестают быть шрамами.
– И у вас тоже есть?
– Есть. Моя мать покончила