Трамвай судьбы. О. Странник
руки осторожно прикасались к её оголившимся плечам. Он уткнулся ей в волосы и сбивчиво шептал: – … как ты пахнешь дурманно… я сбежал вчера, всю ночь где-то, не помню… утром у ребят в казарме… потом таксиста разыскал, адрес узнал… .хочу, не могу… сладкая, медовая… – и легко подхватил её на руки. И тут Аня поняла глубокий смысл поговорки: – «проще дать, чем объяснить, почему не хочешь»…
Любовником он оказался опытным, нежным, умелым, неутомимым и затейливым. Он пылал, умирал, возрождался, снова пылал, и, задыхаясь, шептал ей бессвязные непристойные нежности. А Аня ничего не чувствовала, кроме физической усталости уже под утро, когда богатырский сон сморил наконец бойца. Откуда такая ледяная фригидность, – думала она, – вот ведь с Глебом, любимым мужем, было море страсти, восторгов и наслаждений. С Сергеем, нынешним другом, море не море, но вполне себе озеро нежности и удовольствия. А с этим влюблённым красавцем – ничего, утомление и усталость. Вот он лежит навзничь, – ну, просто юный бог Марс! Великолепный рельеф мышц под атласной белой кожей, на плече тату – парашют и орёл со змеёй в когтях, смоляные завитки волос в надлежащих местах, приапов жезл снова готов восстать, кожа светится в предрассветном сумраке комнаты, грудь мерно вздымается, косая чёрная чёлка упала на лоб, лицо печальное. Утомлённая Аня (ну, как будто всю ночь дрова колола!) грустно смотрела на печальное лицо нежданного нежеланного любовника и вспомнила латинскую максиму: "Post coitum omne animalium triste est, nisi gallus et mulieres" – «всякая тварь после соития печальна, кроме петуха и женщины». И засмеялась…
Шанхайский казус
Нефритовый двухметровый Будда таинственно улыбался, лёжа на боку в полумраке храма. Благовония витали дымками курительных палочек и запахами спелых фруктов на бронзовых ритуальных вазах. Букеты поздних ноябрьских хризантем добавляли остроты в эту смесь ароматов. Монах, сидя на полу, отрешённо бормотал, второй, в лад напевному речитативу постукивал молоточком по резной деревянной свернувшейся клубком рыбе. Гигантские позолоченные статуи богов мерцали вокруг, и гипнотическое оцепенение, похоже, овладело всей нашей маленькой группой. Мне удалось стряхнуть наваждение и достать фотоаппарат. Гид прокричал яростным шёпотом:
– Нелизя футуглафилить, нелизя!
Но всё же получилось щёлкнуть пару раз со вспышкой, которая как будто пробудила моих спутников, они задвигались, загалдели и потянулись к выходу в прихрамовый сад. Монахи, погружённые в себя, продолжали ритмичное постукивание и напевную молитву. И мне захотелось побыть ещё в душистом полумраке, пока гид будет водить остальных по мостикам и беседкам над прудами с красно-золотыми карпами.
Присев на пятки рядом с монахом, я забормотал стихи Гумилёва, попадая ямбом в ритм молоточка:
Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды?
Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы