Трамвай отчаяния 2: Пассажир без возврата. Алексей Небоходов
Медленно, с ленивой настойчивостью, из глубины отражения начало проступать нечто. Оно не просто двигалось – оно смотрело. Наблюдало.
Сначала появилась тень, неясный силуэт, который жил по своим законам. Ему не нужен был источник света, оно просто существовало, вибрируя в тусклой глубине зеркала. А затем Паша, будь он сейчас в сознании, заметил бы самое странное: отражение перестало повторять движения его тела. Оно замерло, ухмыльнулось и слегка покачало головой, будто бы нечто внутри него узнало своего нового хозяина.
Зеркало выдало приглушённый треск: тень сделала шаг в комнату.
Всё произошло за секунду: отражение рванулось вперёд, преодолевая грань между мирами. Оно вытянулось, словно разрывая ткань реальности, а затем обрушилось на тело Паши, ввинчиваясь в него, проникая в каждую клетку.
Пьяное тело судорожно выгнулось, будто его пробило электрическим разрядом. Ноги дёрнулись, руки инстинктивно сжались в кулаки. Лицо исказилось в мучительной гримасе, но уже в следующее мгновение глаза распахнулись, и в них не осталось ничего от прежнего Паши.
Зеркон сделал первый вдох в новом теле.
Он моргнул, затем снова – сознание постепенно привыкало к ограниченности человеческой оболочки. Он разжал пальцы, ощущая, как под кожей, в сухожилиях, в костях гуляет чужая, нелепая слабость. Двигаться было неприятно, тело казалось каким—то дряблым, обвисшим, но не смертельно. Он пошевелил шеей, хрустнул позвонками и даже постучал себя по груди, будто проверяя, работает ли механизм.
Затем он ухмыльнулся, растягивая губы в слишком широкой, чуждой улыбке.
– Что ж, – протянул он, пробуя голос, и сам себе улыбнулся, когда в нём зазвучало нечто новое – бархатная чужеродность, немного хриплый оттенок, как если бы он не говорил столетиями, а теперь наконец обрел возможность.
Паша Коркин исчез. Вместо него в его теле в квартире стоял кто—то другой.
Зеркон посмотрел на руки, с любопытством разглядывая короткие пальцы, жирную кожу, грубоватые ногти. Это тело было ему не по вкусу, но всё же оно имело свою прелесть. В конце концов, оно было его.
– Ну что ж… – он сделал шаг, привыкая к движениям, покачнулся, но быстро взял себя в руки. – Пора развлечься.
Он провёл пальцем по щеке, словно проверяя текстуру кожи, а затем рассмеялся – мягко, лениво, беззаботно.
– Меня зовут Зеркон, – сказал он, обращаясь скорее к комнате, чем к кому—то конкретному.
На миг он замер, позволяя себе почувствовать, как этот мир дрожит вокруг, будто осознавая его приход.
– И этот мир ещё пожалеет, что меня впустил.
Его губы вновь растянулись в широкой улыбке, но теперь в ней уже не было ни следа от манер Паши Коркина.
Москва встретила его влажным ноябрьским воздухом, в котором смешивались запахи старого асфальта, горелых листьев и дешёвого табака, оставленного курильщиками у подъездов. Ночная улица дрожала в свете редких фонарей, разбавленных красноватым неоном рекламных вывесок.