Укротитель баранов. Сергей Рядченко
согласно бессмертному Лао-Цзы, может осуществить только часть вещей, и баста.
Родился Ярослав, короче, в семье укротителей. Ну, вот. В аккурат ко Дню Победы. В смысле не к празднику, а к самому Дню в мае сорок пятого.
– Все, заметь, сорок пятого люди отважные и смекалистые, – разъяснил мне Баранов. – Ибо от таких они папы с мамой. Скумекай. Это ж надо было решиться еще в сорок четвертом. А не потом. Ферштейн?
Отец Баранова, укротитель пантер и львов Акинфий Баранов, выступал в цирке заштатном, провинциальном, – цирков перед войной у страны советов было больше, чем санаториев, а санаториев больше, чем можно вообразить себе без бутылки, – и вот, на цирк тот бронь, выходит, не полагалась, а, может, интриги, милок, завистники, а еще может статься, что сам Акинфий сбежал на фронт добровольцем, ведь может же, только, как бы там ни было, а протрубил он всю Отечественную в полковой разведке и дослужился до её начальника в орденах и медалях, дважды раненый. Воротился он с войны с женой и сыном. И сыном этим нам на радость как раз и был наш с вами Ярик.
– А мамочка моя с фронта, – сказал мне Баранов. – Не из цирковых. Представляешь? А из публики.
Я попробовал на язык вслед за ним:
– Из публики?
Это было забавно, будто катать голыши во рту.
– Неужели из публики?!
– Да, представь себе! И спасибо ему за такую маменьку. А то б откуда б я взялся.
– А мама у тебя кто?
– Не поверишь. Учитель словесности.
– Почему? Поверю.
– И правильно. Между нами, давно уже профессор с мировым именем. Специалист в области семиотики.
– Ага!
Воротился Акинфий Баранов с войны, в смысле, из армии, не сразу, а только в конце сорок восьмого. От провинции его довоенной не осталось камня на камне, и потому повез он своих на родину к брату в Барнаул. Он ведь и наречен был в честь основателя Алтайской столицы Акинфия Демидова. Но сперва за своими надо было ехать в Ашхабад к мамуле Симочке и дядьке Косоварову, он же отчим.
– Ты мне, Ярик, решил Гамлета подоходчивей?
– А ты вот послушай.
Через Ашхабад, значит, в Барнаул; и тут удача ему, можно сказать, не просто улыбнулась, а прижала к себе, приголубила. Шальным каким-то послевоенным ветром занесло тогда в Барнаул трофейных немецких, то ли румынских, то ли цирковых, то ли из зоопарка львов штуки три-четыре и двух леопардов. Цирк в Барнауле был, а вот укротителя на вражеских хищников не сыскалось. И тут как раз сыскался Акинфий в расцвете сил и правильно голодный. А дальше, как в сказке, успех, почет и аплодисменты, а дальше достаток и слава, турне по Союзу республик свободных и по новенькой братской загранице.
– Ну, куда в галоп? – возмутился я. – Ему ж, наверно, после всего, не запросто было взять вот так войти к ним в клетку?
– Да чего вдруг?
– Чего?! Через столько лет! Война. Ранения. Жизнь на фиг другая к чертям собачьим! Ты в полковой трубил когда-нибудь? Жена новая! Ты вот! Разве ж нет?
– Да не видел ты его, – вздохнул Баранов. – Никто не умаляет. Но ты пойми, Иван. Отец никогда не делал из мухи слона, понимаешь? А вот из слона муху – запросто.
– Браво!