Горсть океана. Владимир Лим
просиживал дома – строгал соседским ребятишкам сабли, вспоминал лето и читал фантастические романы, толстые детективы без обложек, начала и конца, которые приносила Вика.
Она приходила часто. Почти все ее подруги отработали путину и с последним осенним теплоходом вернулись на материк.
Мы читали вместе, слушали радио или просто подсаживались к печке, открывали топку и смотрели на шелестящие белые угли.
Ужинали втроем. Я молчал, а мать с Викой болтали о разном – о цветах, погоде, материке. Вика во всем соглашалась с матерью, и меня это злило.
В один из таких вечеров Вика сказала, что у кассирши Лены горе, ее бросил летчик.
– Зачем ты передаешь мне эти сплетни? – с фальшивой злостью спросил я.
– Не знаю, – Вика отвернулась к окну, – скучно. Песок и море, песок и море…
Я хотел спросить ее, почему же она не уехала со всеми к своим веселым сенокосам, но промолчал.
Лена не изменилась. Мне почему-то казалось, что она должна быть усталой и бледной.
Лена улыбнулась мне с прежней простотой и спросила, не уезжал ли я? Я ответил. Она промолчала, потрогала костяшки счетов и неловко сказала:
– Ты повзрослел… и вытянулся, да?
Мне стало жаль Лену, и я неожиданно для себя сказал ей, что люблю ее. Она улыбнулась, потому что приняла мои слова как предложение дружбы.
И потом, при встречах, мы сходились близко и, сцепив на мгновение руки, расходились – не оглядываясь, но все понимая и печалясь друг за друга.
Эти случайные встречи наполняли пустые вечера долгой грустью. Она ослепляла меня, и я не замечал ни насмешливых взглядов, ни жалостливых улыбок.
Ожидание Нового года было полно неясных предчувствий, не было прежнего праздничного легкомыслия.
Двадцать шестого декабря я с бригадиром ставил «елку» в актовом зале школы.
Тяжелые ветви кедрача густо пахли лесом, гулко дробно отзывался перестук молотков, работа была приятной и каркас «елки» быстро обрастал хвоей.
В перекуры мы выгоняли из зала школьников, норовивших растащить кедрач, и шли курить в завхозовский закуток под лестницей.
Я сидел на перевернутом ведре и вспоминал, как весной еще завхоз гонял нас, мальчишек, отбирал сигареты, а теперь предлагает мне «беломорину» как равному, как мужчине.
Школьные новогодние праздники начинались для нас с того часа, когда во двор вкатывал трактор с железными гремучими санями и старшеклассников отпускали носить кедрач.
Я брал, как и все, большие охапки и нес, чувствуя их хрупкий лесной холод. В тепле хвоя покрывалась мелкой, как пот, росой, и запах ее слышали по всей школе.
Счастливчиком был тот, кто находил в зеленых, как шкурка, густых лапах кедрача крепкую, смолой облитую шишку.
Меня обидело пренебрежение Вики к нашим елкам. Она говорила, что праздник из-за них, похожих на кипарисы, кажется ненастоящим.
Вика пригласила меня на Новый год в свою