Горсть океана. Владимир Лим
острова на стрежень.
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
Соловей поддержал снисходительным цыганским перебором, но ты сконфуженно умолк – забыл слова. Ты даже закрыл глаза, напрягся, как в работе, всем телом, усилием мышц помогая памяти.
– Я тут решил подстроиться, – выручил Соловей. – Скинуться бы…
Ты, переживая свою забывчивость, невнимательно кивнул.
– А давай, – согласился следом Алеша.
– Я как все, – отозвался Никита.
– Как это – подстроиться? – очнулся ты.
– Планировочку изменить, а то! Входишь в дом и сразу кухня, негигиенично, каждый опять же гость нос в твою тарелку сует.
– Не тобой заведено, не тебе и переиначивать!
– Не от хорошей жизни заведено, от отсталости…
– Ты вот что. Соловей, не свисти, дом этот мои родители ставили, нам он родной, и все останется как есть, ага? – ты притянул его за ворот, холодея душой, зять послушно подался к тебе, мирно разведя свои ухватистые руки.
Ты пошел из-за стола.
Все смотрели мимо. Ты чувствовал: что-то не так, неладно – то ли на сердце, то ли в жизни.
Она стояла лицом к тебе, быстро крутила ручку мясорубки. На полу в тазах – пересыпанная сахаром кислая смородина.
– Что, сынок?
Волосы русые поредели, теперь сохнут быстро… перестала крутить.
– Устал, сынок?
Всегда так смотрит, будто ждет чего-то.
Ты только раз назвал ее мамой, в смертной тоске увидел в ней родную: телега опрокинулась в протоке, вынырнул на мгновение, увидел ее лицо над мутным потоком, плывущие волосы, крикнул задушенно: «Мама!», она так рванулась, что уронила грудную Варьку, едва не потеряла, спеленатую, в быстрой, густой от размытой глины, воде.
– Похудел на лицо, так тебе виднее, – ласково похвалила она.
– Вы простите, что мы вас мамой не зовем, – ты, тоскуя за нее, смотрел слепо и не видел, как она задохнулась, зажмурилась, будто в лицо плеснули чем-то горячим, – вы нас растили, поднимали, вы нам родная, – ты замолчал и увидел вдруг, как подломились ее колени, как, закручиваясь на пятках, мягко осела она на пол, успел подхватить…
Слабая улыбка сходила с ее распавшихся губ, веки дрожали.
– Что вы, зачем вы, – говорил ты, еще не веря. В детстве, бывало, играя с вами, падал отец в траву, притворялся мертвым.
Через ее лицо, расправляя морщины, бежала быстрая грозная тень.
– Эй, ну-у… Братья! – жалобно крикнул ты. – Кто-нибудь…
Ввалились гурьбой, Соловей быстро приник к ее груди ухом.
– О-е-ей, мамочки родные! – криком рвала душу Варя.
– Молчать! – отрезал Соловей. – Аптечку! Бегом!
– Какую аптечку? Где аптечка? – голосила Варя.
Соловей, оттолкнув ее, бросился вон, вернулся, на ходу потроша автомобильную аптечку.
Вы с надеждой смотрели на него: пальцами раздвинул