Волчица советника. Елена Литвиненко
с ума сошла? Ты что творишь? Ты убить его собиралась? – встряхнул меня Тим, поднимая за шиворот.
Убить?
Да.
Уничтожить, растоптать, снести, размолоть в прах, как самум превращает в пыль деревца саксаула. На брюках шотты – россыпь бордового бисера, костяшки сбиты даже не в кровь – в мясо. У меня слабые руки, гораздо слабее мужских, и только поэтому Йарра еще жив.
– Йарра? – Тимар перешел на тирошийский. – Лира, это не граф! Парня зовут Кайн!
Я, не понимая, смотрела на брата. Я же все помню – голубые глаза цвета линялого неба, полные губы Стефана, презрительную усмешку…
Тимар за руку подтащил меня к полубессознательному мужчине. Последние несколько минут он даже не сопротивлялся.
– Смотри! Смотри, что ты натворила!
Кровь, много крови. Моя, его… Не спас даже кожаный доспех, укрепленный металлом. Из плеча выдран не просто клок одежды – кусок мышцы. На ноге кошмарная рана от сломанной в трех местах кости. Железная нашлепка, призванная защищать живот, смята сильным ударом и, кажется, мешает Йарре дышать.
– Кайн! Его зовут Кайн!
Услышав имя, мужчина дернулся, пытаясь поднять голову. Не смог. Его глаза заплыли, но цвет радужки еще можно различить – светло-голубой, лишь на пару тонов темнее, чем у графа.
Помню накатившую волну тошноты и руки Тимара вокруг моей талии – я по-девчоночьи брыкалась, пытаясь вырваться. Кажется, брат решил, что я хочу добить этого парня, которому не повезло иметь тот же цвет и разрез глаз, что и у графа. А я… Я хотела сбежать. Помню, как снова провалилась в пустыню, как смешались реальности – барханы, замок, песчаные духи, люди, помню пульсирующий алым столб караванной тропы, взметнувшийся самум, удерживающего меня Тима и страшную боль растянутых в боевом трансе связок.
Если бы не Тим, я бы сорвалась.
Помню его беспокойные темные глаза, отливающие голубиной синевой, и яркую россыпь веснушек на бледной коже – близко-близко. Я вцепилась в него, в его голос – единственную путеводную нить, способную вытащить меня из самума.
– Лира… Лира… Что же ты делаешь, Лира… Все хорошо, маленькая, очнись…
Помню, как песчаная буря сдирала кожу, помню соблазн не бороться с самумом, а отпустить его, отдаться ему, окунуться в пыльно-алую ярость. И снова Тимар. И веснушки. И рыжие пряди, выбившиеся из его косы. Мое солнце. Мой воздух. Моя пища и вода.
Шаг за шагом я выползала из кошмара боевого транса, ведомая его тихим голосом и смешными рыжими кляксами на тонкой переносице.
– Что же ты делаешь, Лира…
– Что с тобой было?
Я затрясла головой, залпом выпивая еще один стакан успокоительного. Помогало слабо – руки по-прежнему дрожали, дергалось веко, но, по крайней мере, я уже осознавала, где я и кто рядом со мной.
Тимар вздохнул, заправил за уши выбившиеся из косы волосы. Солнечно-рыжие, переливающиеся, яркие, и только на виске широкая седая прядь – память о зимней ночи, когда меня едва не съела мантикора.
– Это все островные штуки,