За честь культуры фехтовальщик. Елена Гушанская
же и среди мыслей и в сердце у нее такая же пустота, как на дворе. <…>
Повеет ли весной, донесет ли ветер звон соборных колоколов, и вдруг нахлынут воспоминания о прошлом, сладко сожмется сердце, и из глаз польются обильные слезы, но это только на минуту, а там опять пустота и неизвестно, зачем живешь».
И наконец, пройдя через умирание, Душечка возвращается к жизни. Ее счастье – счастье преображения и счастье достижения абсолютной полноты жизни: «довольная покойная любвеобильная; ее лицо, помолодевшее за последние полгода, улыбается, сияет; встречные, глядя на нее, испытывают удовольствие и говорят ей: „Здравствуйте, душечка, Ольга Семеновна!“».
Именно из этой части рассказа Л. Толстой убрал особенно много штрихов, переводящих переживания Душечки в небытовой, трагический план: «а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор», «А как это ужасно, не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка или идет дождь… какой в них смысл, сказать не можешь и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы». «И так жутко, и так горько, как будто объелась полыни», «и на душе у нее по-прежнему и пусто, и нудно, и отдает полынью» и т. д.
По отъезде ветеринара время в рассказе приобретает иное качество – мифологическую протяженность. Прошло не более трех-четырех, в крайнем случае пяти, лет с тех пор, как Душечка с мужем молились о прибавлении семейства. Уже тогда малыш ветеринара был «мальчишечкой», который «небось все понимает».
Но изменения, произошедшие за эти годы, отражают не смену лет, а смену эпох. «Город мало-помалу расширялся во все стороны; Цыганскую слободку уже называли улицей, и там, где были сад „Тиволи“ и лесные склады (они находились в одной точке душечкиного пространства! – Е. Г.), выросли уже дома, и образовался ряд переулков». «Дом у Оленьки потемнел, крыша заржавела, сарай покосился…» – на все это нужен не один десяток лет. В доме появились сугубо литературные, мифические персонажи – кошка Брыска, забредшая прямиком от старосветских помещиков, и кухарка Мавра из «Домика в Коломне».
Оба мужа Душечки – яркие личности, сочные типы. А вот ветеринарный врач Владимир Платоныч Смирнин – никакой… У него нет ни внешности, ни примет, ни характерных черт, ни характерологических подробностей: «молодой человек» – в начале, «седой в штатском платье» – в конце. Притом что жена ветеринара выписана ярко и наделена внешностью, типичной для определенного рода чеховских героинь: «худая некрасивая дама с короткими волосами и капризным выражением» – так и хочется добавить знаменитое «Жан, твою птичку укачало» или «Димитрий, тебе не идет роль фата».
Ветеринар не имеет ни цвета, ни веса, ни объема, он – функция рока. И как типичный «даритель» он появляется внезапно и немотивированно. Он невидим, как чудовище из «Аленького цветочка». И самое удивительное, что он действительно – «невидим».
Когда ветеринар во второй раз поселился у Душечки и занял весь дом (она с мальчиком перебрались во флигель),