За честь культуры фехтовальщик. Елена Гушанская
древнем папирусе: «Жизнь теперь уже не та, которая была прежде. Дети не слушаются родителей, и каждый хочет писать книги».
Душечка стала безгрешной матерью, она выполнила свое жизненное предназначение. А в житейском плане она стала соответствовать своей фамилии, которая была заявлена Чеховым еще в первой фразе рассказа, – «Племянникова». «Оленька – дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись» [С. X, 102].
У Чехова есть свои магические формулы для обозначения того главного, чего нельзя передать словами. Одна из них выражение – «а кто ж его знает»: «За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему, а кто ж его знает, почему?»
Эта внесловесная, темная, обозначающая полную невозможность постичь замысел творца и вместе с тем признающая всё непостижимое величие бытия человека, идиома – квинтэссенция нравственного императива чеховской этики и поэтики. Она возникает у Чехова в самые важные моменты повествования, когда объяснить ничего невозможно, но читатель должен все понять, заслышав звук, ту ноту, которая переводит действие в другой, надбытовой, бытийный регистр.
Когда Липа («В овраге») ночью у костра случайным попутчикам рассказывает свое горе, когда происходит самый пронзительный в русской литературе разговор: «И скажи мне, дедушка, зачем маленькому перед смертью мучиться? Когда мучается большой человек, мужик или женщина, то грехи прощаются, а зачем маленькому, когда у него нет грехов? Зачем?
– А кто ж его знает! – ответил старик.
Проехали с полчаса молча.
– Всего знать нельзя, зачем да как, – сказал старик. – Птице положено не четыре крыла, а два, потому что и на двух летать способно; так и человеку положено знать не все, а только половину или четверть. Сколько надо ему знать, чтобы прожить, столько и знает».
«– Вы святые? – спросила Липа у старика.
– Нет. Мы из Фирсанова»
«Больше он ничего не говорит, – комментирует Борис Зайцев, – но подразумевается: знать нам не дано, а принимать надо. Собственно, начинается уже книга Иова. <…> Самый тон разговора таков, будто дело происходит не близ Фирсанова, чтобы не сказать Мелихова, а в Самарии или Галилее»[35].
Чехову в «Душечке» удалось создать образ-притчу. Тончайший психологически детерминированный образ оказался в контексте мифоэпического сюжета и при всей своей точности превратился в тип редкой обобщающей силы.
Однако в XX веке обнаружилось, что это не только художественный тип, но и олицетворение важного психофизического закона – закона поведения личности в социуме. Этот закон открыл А. А. Ухтомский, объяснивший с естественнонаучной точки зрения природу человеческой нравственности. По А. А. Ухтомскому человек не только отвечает на раздражители окружающей среды, но и сам формирует свое поведение: одной из главных задач культуры