Посол Урус-Шайтана. Владимир Малик
на него, строго прикрикнул:
– Ну, нечего нюни распускать! И без того кисло. А если еще каждый будет хныкать, то мы и вправду богу души отдадим в этой вонючей яме.
– Да я ничего, – начал оправдываться Квочка. – Просто на душе заскребло…
– Всем нелегко… Но и казак не без удачи. Глядишь, и вывернется когда-нибудь!
– Болтаешь пустое… Я тоже так когда-то думал, – прошамкал Многогрешный. – Все надеялся – убегу… Дудки!.. Куда к черту убежишь? Куда пойдешь, когда до моря недели две хода и на каждом шагу тебя схватить могут! Если и до моря доберешься, то что? Нешто перепрыгнешь или по воде перейдешь?
Звенигору стала разбирать злость. Это пугало, стоящее одной ногой в могиле, хочет сеять в их сердцах неверие, тянуть всех за собой… Нет, не выйдет! Они еще молоды, сильны и не должны терять надежды. Не зря говорят: надежду потерял – все потерял.
Сдерживая раздражение, он взял Свирида за плечи и мягко сказал:
– Ты вот что, дядько Многогрешный, полезай обратно к себе в нору и не болтай лишнего. Не растравляй наши сердца. Нам и без того тяжело…
Почувствовав, что Многогрешный пытается упираться, Звенигора легонько подтолкнул его сзади, и тот покорно полез в свой угол. Кто-то притрусил его лежалой соломой.
Утомленные многодневной дорогой, невольники начали устраиваться на ночлег. Ложились вповалку, прижимаясь друг к другу, чтоб было теплее. Вскоре свет в окошке совсем померк, стало темно. От множества тел, от тяжелого дыхания в погребе стало тепло, даже душно. Всех стал придавливать сон.
Но заснуть не удалось. Снова открылись двери, и наверху зазвенели кандалы. В погреб спустилось еще несколько человек.
Кому-то наступили на ноги. Послышался стон.
– О, холера ясна, – выругался по-польски какой-то, судя по зычному голосу, верзила, – тут уже полно непрошеных гостей! Грицько, высеки огонь, зажжем свечку.
Из-под кресала сверкнули искры. Вспыхнул желтый огонек и осветил мрачные черные фигуры. Впереди стоял высокий человечище с жесткими, острыми, как спицы, усами и большим крючковатым носом.
– Разрази меня гром, – снова загремел великан, – если эти новички, эти хлопы не заняли моего места! Это же такое свинство – припереться в чужую хату и занять лучший уголок, проше пана! Эй, хлоп, – толкнул он ногой Квочку, скрючившегося в углу, – освобождай место!
Тот сонно хлопал глазами. Недовольно буркнул:
– А ты что за птица?
– О, стонадцать дзяблов![27] Он еще спрашивает! Здесь каждый знает пана Спыхальского… Потомственного шляхтича! Я был войсковым товарищем маршалка[28] Яблоновского, проше пана! А какой-то хлоп смеет называть меня птицей! Га?!
– Ну и что с того, что ты войсковой приятель маршалка Яблоновского? Невелика цаца! А я вот Гервасий Квочка… Слыхал?
– Не приходилось, проше пана, – на минуту смутился пан Спыхальский.
– То-то и оно! Ты про меня не слыхал, а я про тебя не слыхал. Не знаешь, что за человек перед тобой, а кричишь! Негоже так, пан.
– Так, проше, кто
Дьяволов (
Маршалок – начальник войска, а также предводитель дворянства (