Школьный приговор и уравнение первой любви. Американские приключения русской учительницы. Татьяна Мануковская
1945 год, а под ней три даты: 8мая, 9 мая и 2 сентября, я приступила к рассказу о разгроме Германии, окончанию Великой Отечественной и Второй Мировой войн. Неожиданно вспомнив школу Станиславского и уроки актёрского мастерства, на которые нас «загоняли» преподаватели Лингвистического университета, я лихо разыграла историческую драму « Гитлер капут, мы победили, фашизм не пройдёт».
Когда я дошла до самоубийства фюрера, над моей губой появились гаденькие усики, нарисованные чёрным маркером, а затем я лихо плюнула на ладошку и размазала по лбу косую чёлку. Я вошла в образ так глубоко, что когда свалилась в агонии на журнальный столик, у меня не было желания с него подниматься: такого персонажа хотелось упокоить навсегда!
Я бегала перед картой, изображая самолёты всех видов: разведчики, бомбардировщики и даже штурмовики. Я надувала щёки и безобразно свистела, изображая бомбардировку Хиросимы и Нагасаки американскими лётчиками, вышагивала на Параде Победы в Москве и выступала с обвинительной речью на Нюрнбергском процессе. Возможность говорить на родном языке меня так окрылила и смягчила душу, что я старалась с каждой фразой употреблять всё больше международных слов, понятных каждому. И проговаривать их мед-лен-но и внят-но.
«Сражение» заменялось на «баталию», «самолёт» на «аэрокрафт», «захватили» звучало как « арестовали», а «остановить наступление» превращалось в его «блокировку» и далее «по списку». Я даже пару раз упомянула имя Джорджа Лукаса, режиссёра «Звёздных войн». Он просмотрел много документальных фильмов о войне и, особенно, о лётчиках, прежде чем написал многие батальные эпизоды.
Наконец, я выдохнула остатки задора и замолчала.
Доброе учительское сердце нашёптывала мне вопрос, который следовало задать. Шептало оно на английском:
– Any questions? Вопросы есть?
Но строгий преподаватель внутри меня говорил:
– Не поддавайся! Ни одного слова по-английски! Они начали эту игру в молчанку, они и должны её прервать. Иначе ты проиграешь. Кто здесь учитель, в конце концов?!
Тогда я подошла к доске и нарисовала несколько вопросительных знаков, тараща и вертя глазами во всех направлениях. Мне казалось, что таким макаром я подсказываю им, что делать.
Было тихо. Не разговаривал никто. Даже капризная и своевольная Лея сидела как пай девочка, сняв нелепую диадему и подперев нежную пухлую щёчку рукой. Её необычно глубокого песочного цвета волосы заиграли всеми красками золотых Балтийских дюн. Я поняла, кто здесь дочка миссис Вии.
Вопрос пришёл, откуда я не ожидала. Самый тихий, смуглый мальчик подмигнул мне бархатным шоколадным глазом и сказал на мягком, с азиатским акцентом, английском:
– А нам кого спрашивать? Вас или Гитлера? Вы же до сих пор с усами и приклеенной чёлкой.
Я застыла в ступоре. На секундочку. Ну, может, две. А потом все мы взорвались хохотом. Мы смеялись так хорошо, так дружно и безобидно, что вся классная комната