Неопалимая купина. Максимилиан Александрович Волошин

      В минуты грусти просветленной

      Народы созерцать могли

      Ее — коленопреклоненной

      Средь виноградников Земли.

      И всех, кто сном земли недужен,

      Ее целила благодать,

      И шли волхвы, чтоб увидать

      Ее — жемчужину жемчужин.

      Она несла свою печаль,

      Одета в каменные ткани,

      Прозрачно-серые, как даль

      Спокойных овидей Шампани.

      И соткан был ее покров

      Из жемчуга лугов поемных,

      Туманных утр и облаков,

      Дождей хрустальных, ливней темных.

      Одежд ее чудесный сон,

      Небесным светом опален,

      Горел в сияньи малых радуг,

      Сердца мерцали алых роз,

      И светотень курчавых складок

      Струилась прядями волос.

      Земными создана руками,

      Ее лугами и реками,

      Ее предутренними снами,

      Ее вечерней тишиной.

      …И, обнажив, ее распяли…

      Огонь лизал и стрелы рвали

      Святую плоть… Но по ночам,

      В порыве безысходной муки,

      Ее обугленные руки

      Простерты к зимним небесам.

      Париж, Царьград и Рим — кариатиды

      При входе в храм! Вам — солнцам-городам,

      Кольцеобразно легшим по водам,

      Завещан мир. В вас семя Атлантиды

      Дало росток. Пророки и друиды

      Во тьме лесов таили Девы храм,

      А на реке, на месте Notre-Dame

      Священник пел заутрени Изиды.

      Париж! Париж! К какой плывет судьбе

      Ладья Озириса в твоем гербе

      С полночным грузом солнечного диска?

      Кто закрепил на площади твоей

      Драконью кровь волхвов и королей

      Луксорского печатью обелиска?

      Неслись года, как клочья белой пены…

      Ты жил во мне, меняя облик свой;

      И, уносимый встречною волной,

      Я шел опять в твои замкнуться стены.

      Но никогда сквозь жизни перемены

      Такой пронзенной не любил тоской

      Я каждый камень вещей мостовой

      И каждый дом на набережных Сены.

      И никогда в дни юности моей

      Не чувствовал сильнее и больней

      Твой древний яд отстоенной печали

      На дне дворов, под крышами мансард,

      Где юный Дант и отрок Бонапарт

      Своей мечты миры в себе качали.

      Это гибкое, страстное тело

      Растоптала ногами толпа мне,

      И над ним надругалась, раздела…

      И на тело

      Не смела

      Взглянуть я…